Девятнадцатый век, который оказался испытанием для самодержцев, не сделал исключение и для дома Рамиросов. Безусловно, в XIX веке «расцветают торговля и ремесла» («История великого герцогства Меноркского», Новая серия, часть IX, стр. 285 и последующие); безусловно, из года в год растет значение омарового и лангустового промыслов, а в северной части острова обнаруживается минеральный источник; но государственные доходы от всего этого — ничто по сравнению с лавиной долгов, унаследованных от XVII века и обросших процентами. Случилось то, что и должно было случиться: остров оказался в руках ростовщиков. Уже в середине XIX века положение было таково, что ни один европейский банкирский дом с хорошей репутацией не желал иметь дела с Меноркой; не раз случалось, что во дворце великого герцога не хватало самых необходимых вещей; не раз дон Рамон XVIII, его сын дон Луис XI и сын последнего дон Рамон XIX подумывали об отречении. «Мой сын, ты получаешь от меня тяжелое наследство», — говорил своему преемнику дон Рамон XIX. Наконец, в 1892 году, изможденный, он почил в Бозе, и его семнадцатилетний сын Дон Рамон XX, «под ликование народа вступил на трон» («История…», Н. с, часть XIV, стр. 36 и последующие).
Между тем, пока один великий герцог сменял другого, народ Менорки продолжал жить так, как жил на протяжении столетий: выращивал лимоны, ловил лангустов и влачил на своих плечах бремя налогов, — грязный, живописный и неизменный в своей лености. Синее сверкающее Средиземное море накатывало на берега Менорки, и триста шестьдесят четыре дня в году над ним сияло солнце. Благословенный свет, дарующий тепло, ложился на бело-желтые города, пинии, пальмы, лимонные рощи и увеселительный замок времен Херонимо Счастливого, который уже начал испытывать на себе медленное воздействие погоды и ветра; в упомянутое февральское утро 1910 года солнце также белым потоком света озарило комнату великогерцогского дворца в Маоне, где шеф-повар Хоакин ожидал, пока француз-камердинер вернется с меню, одобренным его господином.
Хоакин, черноволосый сын соседней Майорки, стоял, сложив за спиной пухлые ручки и погрузившись в изучение портретов на стене; но вот дверь позади него отворилась, чья-то рука отбросила занавесь в сторону, и он как раз вовремя услышал негромкий окрик Огюста, чтобы, обернувшись, поклоном встретить его высочество дона Рамона XX, великого герцога Меноркского, графа Вифлеемского и защитника Гроба Господня.
Благодаря событиям последнего времени лицо великого герцога стало почти так же хорошо известно в Европе, как лицо императора Вильгельма, — сошлемся хотя бы на еженедельник «Die Woche». Герцог, облаченный в серый костюм, который издали можно было счесть достойным Пиккадилли, но на близком расстоянии обнаруживал следы слишком усердного ношения, появился из будуара, слегка прихрамывая и пуская большие клубы сигарного дыма. В резком утреннем свете его огромное тело казалось еще огромнее и странно выделялось на фоне увядшей роскоши передней. Против обыкновения герцог приказал, чтобы Огюст зачесал ему волосы на левую сторону, придав таким образом некоторое сходство с Карузо,[8]и подкрутил кверху кончики коротких черных усов. При виде Хоакина, который все еще стоял почтительно склонившись, лицо герцога озарилось улыбкой.
— Доброе утро, Хоакин, — произнес он низким, хрипловатым голосом.
— Доброе утро, ваше высочество.
— Какой прок теперь спрашивать про меню?
— В свое время ваше высочество изволили приказать…
— Знаю, но, черт побери, я спрашиваю, какой в этом прок? Ведь есть все равно нечего.
— Ваше высочество, у нас есть прелестные hors d'oeuvres:[9]редька, редис, сельдерей, салат, пепперони…
— Проклятье! Хоакин, ты знаешь, кто я?
— Знаю ли я, кто ваше высочество?
— Да, ты разве не слышишь?
— Ваше высочество… — герцог Рамон Двадцатый Майоркский и Меноркский, граф…
— Достаточно! Я думал, ты принимаешь меня за Навуходоносора Вавилонского. Редька, редиска, сельдерей, салат, пепперони — ты забыл еще тимофеевку с соломенной сечкой! И ты еще утверждаешь, что у нас есть еда!
— Конечно! Ведь это только закуски — среди которых я не успел упомянуть сардины, а есть еще мидии и крольчатина.
— Крольчатина! О где вы, нравы дона Херонимо! Животное, презренное во все века! Сколько времени я уже ем крольчатину?
— Вчера ваше высочество ели зайца…
— Хоакин! Ни Бог Отец, ни Эскофье[10]не в силах превратить кролика в зайца — даже в курицу. Запомни это.
— Завтра я собирался приготовить blanquette de veau.[11]
— Blanquette de veau… Ах, Хоакин, где же ты раздобыл телятину?
— Мой дядя, житель Майорки и большой поклонник вашего высочества…
— Не говори мне о жителях Майорки, Хоакин! Это сборище жалких бунтовщиков — тебе ведь известно, как они обошлись с нашим родом.
— Ваше высочество, я родился на Майорке и майоркец по происхождению, но в сердце я всегда был добрым меноркцем, как и мой дядя.
— Очень хорошо. Так что же дядя?
— Вчера на рыболовном судне, которое пришло из Пальмаса, он прислал мне теленка. Мой двоюродный брат — капитан судна. И завтра на обед я думал приготовить blanquette de veau… а на ужин…
— Понимаю: телячье жаркое! Ты с такой осторожностью сообщаешь мне об этом: сначала blanquette de veau, потом телячье жаркое. Боишься, как бы я не умер от радости? Хоакин, ты — настоящий перл, ты мастер своего дела. Ты умеешь не только готовить пищу, но и добывать ее. Хоакин!
— Слушаю, ваше высочество.
— Как ты считаешь, твой дядя… Я подумал…
— Ваше высочество хочет спросить, нет ли у моего дяди еще нескольких ненужных телят?
— Нет… я подумал, не предложить ли твоему дяде титул придворного поставщика его высочества? За небольшую компенсацию…
— Ваше высочество… Ведь ваше высочество знают, что титул придворного поставщика всегда давался…
— Бесплатно — к сожалению, я это знаю, Хоакин; значит, ты не думаешь, чтобы твой дядя…
— Ваше высочество, мой дядя — меноркец в душе, как и я, но я не знаю… не думаю…
— Понимаю. Он добрый меноркец, но не настолько, чтобы стать придворным поставщиком. Что ж, между нами, я разделяю его чувства. Огюст, была ли сегодня почта?
— Да, ваше высочество, сеньор Пакено ждет вас в кабинете.
