и дома заметили необычную увлеченность Петра каким-то новым таинственным хобби, однако он, разумеется, о сути своих интересов не распространялся, а ему вопросов не задавали: коллегам, по сути, до этого не было иного дела, кроме праздного любопытства, которое, не будучи удовлетворено, быстро переключилось на другие предметы; ну а жена была даже довольна, что муж наконец нашел себе занятие по душе и стал меньше брюзжать, глядя в экран телевизора, и даже, казалось, исцелился от постоянного сплина. Петр, тем временем, приближался к заветному дню, вернее, ночи, время наступления которой он тщательно высчитал с соблюдением всех рекомендаций авторитетных источников.
Предстояло еще выбрать место. В этом вопросе кроме четко прописанных правил были и технические ограничения: не станешь ведь заниматься таким деликатным, можно сказать, интимным делом, как продажа собственной души, посредине оживленной улицы или в квартире жилого дома, пусть даже они и чрезвычайно выгодно расположены с точки зрения лунных карт, пересечения параллелей и меридианов, расположения геофизических силовых линий или близости старинного оскверненного кладбища. Впрочем, и эта проблема разрешилась успешно: в Петербурге нет недостатка в ушедших под землю погостах, над которыми возвышаются ныне городские кварталы, как и в местах, прекрасно подходящих для вызова темных сил всех рангов и мастей. Петр выбрал старое, частично уже расселенное общежитие на одной из глухих улиц, примыкавших к каналу, обводящему границы старого города: длинное, угрюмое, пятиэтажное здание, в одной половине которой еще обитали персонажи, нечувствительные к отсутствию таких излишних элементов комфорта, как наличие ванн или душевых, и легко переносящие соседство крыс, тараканов, промозглых и злых сквозняков, а также нескольких подобных себе субъектов в тесных, грязных, прокуренных комнатах, пропахших вонью немытых тел. Вторая половина старого дома была необитаема и отгорожена от той части, которая с известной натяжкой называлась жилой, запертыми на замки толстыми решетками, перегораживающими узкие, длинные и темные коридоры. В этом безлюдном крыле Петр и присмотрел подходящую для его целей комнату на втором этаже. Комендант общежития, огромный мужик с копной немытых рыжих волос, бельмом на глазу и деревянным протезом ноги, долго и подозрительно смотрел на Петра, угрюмо сопел, а потом вымолвил:
– Пятьсот рублей.
– Тысяча, – сказал Петр. – И Вы отдаете ключи от решетки в коридоре. Хочу быть уверен, что мне никто не будет мешать.
– Как скажешь, – пожал плечами комендант. – Но учти, там ни света, ни воды, ни отопления.
– Меня это вполне устраивает, – заверил Петр.
Дверь в комнату запиралась на болтающийся, проржавевший шпингалет. Из обстановки здесь был только стол, табурет и остов железной кровати с перепутанными пружинами панцирной сетки. Кровать Петр вытащил в коридор, стол с табуретом сдвинул в угол, зажег принесенный с собой мощный фонарь и приступил к подготовке.
К началу Часа Творения все было сделано. Толстые свечи, расставленные вдоль стен, мерцающим пламенем освещали идеально начерченный мелом круг на дощатом полу. Внутри круга расположились пентакли, на коже, золоте и свинце: третий и пятый пентакль Сатурна, фигура Соломона, пентаграмма Агриппы – соединенные линиями, вдоль которых тянулась выписанная с великим старанием вязь знаков и букв. Точности и четкости рисунков внутри окружности позавидовали бы иллюстраторы средневековых гримуаров. Место, где должен стоять вызывающий, также было обведено кругом меньших размеров и защищено заклинаниями и несколькими пентаклями силы. В углу комнаты трепыхался под грубой тканью мешка еще живой голубь со связанными крыльями. На столе лежал предусмотрительно выключенный телефон, нож с прямым, длинным, тускло блестящим клинком, листок со словами заклятий и заранее составленный текст договора, на обдумывание и составление которого Петр потратил два дня. Согласно свидетельствам очевидцев и авторитетным источникам, дьявол был не самым надежным деловым партнером и пользовался любой неточностью или недосказанностью в формулировках, чтобы или вовсе не выполнить своих обязательств, или обернуть кажущиеся выгоды во вред незадачливому продавцу души – не иначе, как отец лжи был еще и отцом современной юриспруденции. Нечего было и думать обойтись только общими словами и пожеланиями: попросишь, к примеру, миллион долларов, а хитрый бес вывалит всю сумму в мелких монетах, да так, что они погребут под собой и задавят насмерть просителя; или, скажем, здоровье: как сформулировать свои требования, чтобы не оставить места подвоху? Скажешь, «как у младенца» – получишь впридачу младенческий разум, будешь сидеть и пускать пузыри на слюнявчик; скажешь, «как и сейчас, только не хуже» – а пока говоришь, тебе в организм успеют посадить злокачественную опухоль, и пожалуйста, придется отдавать демону душу раньше, чем того бы хотелось. Поэтому Петр заранее все продумал и записал свои требования как можно подробнее, оговорив нюансы, чтобы, когда настанет момент, без запинки зачитать их нечистому духу.
Было бы только, кому зачитать.
Промозглый сырой полумрак комнаты подрагивал, будто бы в предвкушении. В непроницаемой тьме за окном шумел дождь; тяжелые капли барабанили по ржавому железу водостока. Обрывки отслоившихся обоев на грязных стенах слегка трепетали в струйках горячего воздуха от свечей. Пора было начинать.
Петр взял со стола листок с заклинаниями и громко, раздельно и четко прочитал на латыни зачин. Голос был ровным и не дрожал. Получилось неплохо. Не давая себе времени задуматься, насколько происходящее походит на какую-то нелепую буффонаду, Петр шагнул в угол, развязал мешок и вынул трепыхающегося белого голубя, крепко прижав крылья птицы к мягким бокам. Голубь затих и смирился – теплый, трепещущий, упругий, будто вынутое из груди сердце, и уставился на Петра круглым оранжевым глазом, словно хотел получше его запомнить. Петр взял нож, ступил в центр главного круга, на секунду застыл, занеся руку, и резко взмахнул клинком – движение, отточенное десятками повторений. Лезвие свистнуло в воздухе, с легкостью срезав голубиную голову, которая, со стуком запрыгав по полу, отлетела в угол. Кровь выстрелила длинной, тугой струей, обрызгала дверь и стала выплескиваться из обрубка шеи судорожными толчками. Петр крепко, так что хрустнули тонкие кости, сжал дергающуюся в конвульсиях обезглавленную тушку голубя, будто выжимая влажную губку, и, нараспев повторяя фразы заклятия, принялся кропить кровавой струей пентакли и пересечения ломаных линий внутри широкой окружности. Момент был чрезвычайно ответственный: важно было успеть совершить надлежащее окропление и произнести необходимые слова до того, как в тельце убитой птицы иссякнет кровь; но долгие тренировки не прошли попусту – последние густые и вязкие капли упали в нужную точку, едва отзвучали напевные ноты финальной темной молитвы. Петр оставил трупик голубя в центре круга, отступил на свое место и перевел дыхание. Оставалось последнее, самое простое, но в то же время решающее: прочесть заклинанье призыва. Петр решительно взял в руки листок.
– Euphas Metahim, frugativi et appellavi…
Через
