не просто сделки, а окончательного падения, завершения пути в бездну.
В руках Люцифера замерцали золотые ключи. Не просто ключи, а пронизанные мириадами маленьких алмазов, которые переливались сладким, приторным огнём, словно застывшие искры адского пламени. Они пульсировали ритмично, излучая тепло. Каждый узор на ключах казался выгравированным самим Адом, каждая деталь говорила о бесконечной тьме и зле. Эти ключи были не просто символом власти, а ключом к самой сущности зла.
Передача ключей произошла не быстро, а медленно, ритуально. Люцифер протянул ключи Криду с притворной улыбкой, которая не достигла его холодных, мёртвых глаз. Его взгляд был пронизан не только удовольствием, но и неким скрытым ужасом, предчувствием будущих бед. В его жесте было что-то скрытое, невыразимое отвращение и мерзкое удовлетворение от совершаемой сделки. Крид взял ключи с холодным спокойствием, не выражая ни малейшего восторга или удовольствия. Его лицо оставалось пустым, безжизненным, в нём не было ни искры жизни, ни блеска триумфа. Это была пустота, пронизанная только холодным расчётом и ощущением власти.
В этот миг голограмма запульсировала с ещё большей силой. Ядовито-зелёный свет стал гуще и вязче, словно чёрное масло, и на несколько секунд из него возникли мрачные силуэты демонов, словно призраки ужаса, напоминая о цене сделки с дьяволом.
Зелёное свечение заполнило все уголки Небесной Канцелярии, подчёркивая ужас произошедшего. Это было не просто изображение, а сгусток ужаса, воплощение зла, запечатлённое в мерцающем зелёном свете голограммы.
Каждая деталь — от блеска алмазов на ключах до пустого взгляда Крида — была пропитана не просто злом, а глубокой моральной уродливостью, отсутствием всякого человеческого начала. Это была сцена не победы, а окончательного падения, и голограмма передавала это с ужасающей подробностью и максимальной эмоциональной силой.
— Как вы, наверное, уже поняли... Виновен! — самодовольно прогудел Дарк Нэт, угодливо выискивая взором из-под капюшона хотя бы тень эмоций у всё так же молчаливого Арбитра.
Его голос, прозвучавший в безмолвной Канцелярии, был не просто заявлением, а торжеством «личной справедливости». Самодовольство пропитало каждый слог, каждое слово было напитано горьким вкусом победы и зловещим предвкушением наказания. «Виновен!» – прозвучало это слово не как объективная констатация факта, а как приговор, закрепленный печатью небес. Это было не просто утверждение, а демонстрация власти, вызов самой судьбе.
Его взгляд, мелькнувший из-под капюшона, был не просто наблюдательным, а пронизывающим, словно острый меч, готов пронзить насквозь самые тайные мысли. Он искал реакцию Арбитра, ну или хотя бы микроскопическую тень эмоций, хоть малейшее изменение в его неподвижной фигуре. Но Арбитр оставался невозмутим, как вечный памятник безразличия, его безмолвие было еще более угнетающим, чем любые слова. Это безмолвие было отражением вечной тьмы и бесконечности времени, подчёркивающим бесполезность всяких эмоций и бессилие перед неизбежной судьбой. Даже самодовольство Дарк Нэта казалось теперь жалким и бессмысленным, потерянным в безграничном пространстве вечности. Его победа была только мнимой, поскольку она была ничтожна в сравнении с величием и неизмеримостью бесконечного мрака небесной канцелярии.
— Хорошо, пускайте Крида. — Арбитр нехотя кивнул, давая разрешение тройке Архангелов во главе с Михаилом завести Крида через массивные двери из белоснежного мрамора.
Архангелы во главе с Михаилом двинулись к дверям без какой-либо спешки. Массивные двери из белоснежного мрамора, пронизанные тончайшими прожилками серых тонов, казались входом в самое сердце небесной канцелярии. Их поверхность, холодная и гладкая, словно отполированный лед, отражала тусклый свет, подчёркивая холод и неизбежность наступающего суда. Каждый шаг архангелов отдавал эхом в молчаливом пространстве Канцелярии, подчёркивая тяжесть надвигающейся бури.
Виктор Крид появился не как приговорённый, а как триумфатор. Его статная фигура, одетая в изысканный костюм, выделялась на фоне мрачной атмосферы Небесной Канцелярии. Его волосы, отливающие златом, аккуратно уложены, словно скульптура, и пронзительно голубые глаза, блестевшие внутренним светом, казались противоречием самому понятию вины. Он шёл, словно владетель мира, не обращая внимания на окружающих его ангелов с их мрачными лицами.
Кандалы из адамантия, сковывающие его руки, были массивными, но они не уменьшали его величественности. Они были как украшения, подчёркивающие его статус преступника, однако не способные принизить его в глазах окружающих. Даже ограничение его силы и бессмертия не смогло приглушить сияние чистой магии, исходящей от него. Это сияние было не просто магической энергией, а концентрированным внутренним светом, подчёркивающим его уникальность, бунтарский дух и непокорность системе в любом из её проявлений.
Он шёл рядом с Михаилом, и их противопоставление было особенно ярким. Мрачная фигура Архангела и сияющая фигура Крида создавали контраст, подчёркивающий несправедливость и мрачную иронию сей ситуации. Он прошёл через ворота из белого мрамора, словно сквозь зеркало, переходя из одного мира в другой. Не было в нём ни капли страха, ни раскаяния, только спокойное безразличие, подчёркивающее его исключительность и непокорность судьбе. И каждый его шаг был демонстрацией силы и непоколебимой уверенности в себе. Он шёл к своей судьбе не как жертва, а как владетель собственной жизни. Даже в оковах он оставался непобеждённым.
Глубокий, раскатистый голос Виктора Крида прорезал тишину Небесной Канцелярии, словно раскат грома, обрушившийся на безмолвную пустыню. Его слова не просто летели в воздухе, они бились о холодный мрамор пола, отражаясь эхом презрения и неукротимой ярости. Он стоял, окруженный ангелами, но его взгляд не замечал их, пронизывая саму суть божественного правосудия с холодной и безжалостной презрительностью.
— И вы серьёзно верите…? — началось его обращение с саркастическим вопросом, выражающим глубокое неверие в серьезность происходящего. Его голова была приподнята, и взгляд его голубых глаз, сиявших внутренним светом магии, был наполнен таким пренебрежением, что ангелы, окружавшие его, невольно отшатнулись на шаг назад. Это было не просто несогласие, а глубокое пренебрежение к самой идее суда, к его участникам и ко всем священным законам, которые они представляли.
— …что мне есть хоть какое-то дело до вашей «птичьей» возни? — его слова были пронизаны резкой иронией. А слово про «птичку», произнесенное с оттенком горькой усмешки и вовсе опускало ангельское войско до уровня бесполезных, и незначительных существ, лишенных всякой важности и влияния на его судьбу. Он не просто отрицал их власть, он издевался над ней, высмеивал их притязания на правосудие.
— Вы просто мыши на фоне величия вселенной… — это было не просто сравнение, а уничтожающий выпад, подчеркивающий бесконечную пропасть между его могуществом и их незначительностью. Его голос звенел от холодного превосходства, от уверенности в своем бесподобном превосходстве над всеми окружающими.
— …И я не намерен отчитываться в своих действиях перед какой-то кучкой отбросов… — продолжал он, его слова были пропитаны
