Канцелярии. И какое-то время только молчаливое ожидание отвечало на вопрос Арбитра, подчёркивая величие и неотвратимость надвигающейся бури.
Глубокий, вязкий шёпот Дарк Нэта, казалось, просачивался из самой тьмы чуть поодаль «трона» Арбитра, разрезая безмолвие Небесной Канцелярии. Его фигура, окутанная в безликую мантию кочевника, напоминала призрак, словно выступивший из трещин обсидиановых плит. Капюшон, полностью скрывающий лицо, добавлял таинственности и угрозы, превращая юношу в воплощение самой тайны. Даже его голос звучал как шелест крыльев ночных птиц над безмолвной пустыней.
— Сегодня мы судим Виктора Крида. Отец Благочестивый, да очистит его душу за ту погань, что он сотворил! — не скрывая презрения, молвил Дарк Нэт.
Магический свет, еле пробивающийся сквозь вечную ночь Канцелярии, не касался его фигуры, оставляя Дарк Нэта в ореоле полумрака, словно он был не из этого мира, а пришельцем из бездны, призванным исполнить страшный суд. Его слова, произнесённые без эмоций, были тяжелее мрамора, каждый слог звучал как раскат грома в пустоте. «Виктор Крид» — имя, произнесённое Дарк Нэтом, прозвучало как проклятие, заставляя ледяной ужас сковать сердца ангелов.
Слова о «Благочестивом Отце» также звучали язвительно, саркастически, подчеркивая гигантскую пропасть между фасадом благочестия и темной реальностью деяний Виктора Крида. Призыв к очищению души, сказанный с таким отвращением, был не благословением, а предзнаменованием жестокого наказания. Атмосфера сгустилась до непроницаемости, словно сама Канцелярия задержала дыхание в ожидании неизбежного. В этом безмолвии, прерываемом только мрачным шепотом Дарк Нэта, чувствовалось предвкушение неизбежной и беспощадной расправы. Тьма сжималась, огораживая Виктора Крида и его судьбу от всякой надежды на милость.
— Так в чём же его обвиняют, Нэт? — всё так же сухо поинтересовался Арбитр.
В левой руке Дарк Нэта вспыхнул омерзительно-зелёный свет, ядовитый и холодный, как дыхание ледяного ада. Сначала это было лишь мерцание, хаотичное перемещение цифр, словно беспорядочный танец злых духов. Затем, как из сердца бури, свет стал сосредотачиваться, обретать форму, набирая объём и чёткость, превращаясь в трепещущую голограмму, словно застывшее отражение самой тьмы.
Из ядовито-зелёного сияния голограммы словно выросла фигура Лилит. Сначала это были лишь нечёткие очертания, расплывчатые тени, затем детали стали вырисовываться с ужасающей чёткостью. Её лицо, когда-то бывшее образцом божественной красоты, теперь изуродовано. Кожа, некогда белая и нежная, отныне покрыта ссадинами и синяками, подчёркивающими резкость скул и глубину впалых щёк. Глаза, раньше сиявшие неземным светом, теперь были залиты слезами, красные и отёчные, с оттенком глубочайшего отчаяния. Слёзы скатывались по лицу, оставляя следы на истерзанной коже.
Её волосы, когда-то чёрные и блестящие, как крыло ворона, были растрёпаны и спутаны, словно запутавшиеся в колючках дикого кустарника. Некоторые пряди были вырваны с корнем, оставляя за собой кровавые раны. На тело Лилит были наложены следы жестокого насилия. Синяки разного возраста покрывали её руки и плечи, а на ногах были видны глубокие царапины и порезы. Её платье, когда-то изящное и красивое, было разорвано в нескольких местах, отбрасывая тени на израненное тело, подчёркивая беззащитность и унижение. Даже в этом ужасном виде в ней оставались остатки былой красоты, но она была искажена страданием, превращая божественность в изуродованный призрак былой славы. Она была как разбитая статуя богини, брошенная в пыль и оскорблённая немилосердной судьбой.
После того как появился образ Лилит, голограмма погрузила всех в ещё более глубокую тьму, показав Еву. Её лицо, изначально выражавшее лишь бессилие, теперь исказилось немым криком отчаяния, выжженным в самой глубине души.
Не только тело, но и сама сущность Евы были подорваны, осквернены до самого основания её бытия. Это было не просто изображение, а воплощение безысходности и утраченной надежды, напоминающее о глубоком разочаровании и ужасной правде. Даже зелёный свет голограммы стал гуще, превратившись не просто в ядовитый, а словно в густой дым преисподней, окутывающий Еву, как саван.
Затем сцена изменилась, и перед зрителями предстал Адам, но уже не живой. Его тело, внушающее страх своей безжизненностью, было разбросано на земле, словно игрушка, разбитая безжалостной рукой.
Кожа Адама была бледной, почти прозрачной, что подчеркивало глубину его ран и мрачность смерти. Кровь, собравшаяся в чёрные лужицы, напоминающие отражения звёзд в бездне, усиливала ощущение жестокости произошедшего. Его широко раскрытые глаза были полны неизбывного ужаса, застыв в немом протесте против несправедливости мира.
Это была не просто мёртвая маска несбывшихся надежд, а воплощение жертвенности и неминуемой гибели. Воздух вокруг него сгустился от присутствия смерти, наполнившись тяжёлым запахом крови и гнилостных испарений.
Крид стоял над ним, словно холодный и бесчувственный исполнитель самой госпожи смерти. Его лицо, освещённое бледным зелёным светом, не выражало никаких эмоций, только пустоту и бездушие. Это было лицо человека, лишённого совести и сострадания, злодея, который наслаждался совершённым преступлением.
Даже его одежда казалась пропитанной мраком, словно он сам был воплощением тьмы. Его присутствие было не просто угнетающим, а удушающим. Он был идеальным воплощением абсолютного зла, по мнению одного конкретного обвинителя Нэта.
Сцена сменилась, и перед глазами ангелов предстала встреча Виктора Крида и Люцифера. Место действия было выполнено в мрачных тонах: бесконечная пустота, пронизанная тусклым красным светом пылающих вдалеке адских огней. Воздух дрожал от невидимого напряжения, напоминая гул тысяч демонов.
Люцифер предстал во всей своей дьявольской красоте, но эта красота была искажена и наполнена ужасом. Его кожа была бледной и почти прозрачной, а синие вены, проступающие на ней, напоминали разветвлённые реки крови. В глазах, которые горели в тусклом свете, читалась не только власть, но и глубокое отчаяние, скрывающее за собой ужас.
Его огромные чёрные крылья, словно ночь без звёзд, были изрезаны невидимыми шрамами, придавая им вид истерзанных парусов погибшего корабля. Даже его улыбка, когда-то очаровательная и притягательная, теперь казалась лишь извращённой гримасой, подчёркивающей его падение и вечное проклятие.
Виктор Крид, стоящий перед ним, был маленькой тенью на фоне великолепного дьявола. Его лицо было всё так же равнодушным и выражало не триумф, а глубокое удовлетворение от совершённого зла. Это было лицо холодного расчета, лишенное всяких эмоций, похожее на маску, скрывающую его истинную природу. Он держал в руках яблоко, блестящее, как черное солнце, его поверхность была гладкой, словно полированный обсидиан, отражая мрак окружающего пространства. Это было не просто яблоко, а символ искушения, инструмент сделки.
Крид передал яблоко Люциферу с ритуальной медлительностью. Это был не просто обмен, а священный обряд, который скреплял союз между «человеком» и дьяволом.
В этот миг воздух сгустился, становясь вязким и тяжёлым, словно сам ад спустился на землю. Даже тусклый красный свет стал более интенсивным, напоминая пылающие угли в преисподней. Это была сцена
