жизни, найти недостающую мебель, с чем я затянула, привести в порядок волосы, покрасить бабулин дом, выпить кофе или пообедать со всеми друзьями, съездить с Беном развеяться в последний раз, удостовериться, что список дел полный и можно вычеркивать оттуда пункты один за другим.
Кажется, бабули дома нет. Я с трудом преодолеваю с полдюжины ступенек крыльца, спускаюсь на заросший травой двор и ковыляю вдоль стены, мимо гаража, который дедушка сам пристроил в семидесятых. Гараж такого же цвета, как и дом, и ни за что не догадаешься, что его добавили позже. У дедули всегда были золотые руки – он мог смастерить все что угодно, даже без подготовки.
Бросаю еще один взгляд на гараж и хмурюсь, уловив тихую джазовую мелодию, льющуюся из открытого кухонного окна, и запах гари. Прохожу мимо бабулиных знаменитых роз – красные и розовые бутоны источают головокружительный сладкий аромат, и по моему разрумянившемуся и потному лицу пробегает тень улыбки. Цветочный аромат перебивает запах гари – может, мне он только почудился, в очередной раз напомнив о том, что и так нередко проносилось в мыслях: возможно, бабуле придется покинуть свой дом куда раньше, чем мы рассчитывали.
– Бабуль! – зову я, огибая дом, и иду к ступенькам черного хода. Их тут больше, чем на крыльце. Под этой лестницей расположена прачечная. Бабули нет и там, хотя около таза и стоит маленькое ведро с бельем, влажным и перекрученным, дожидающимся, когда его развесят на веревке, тянущейся через добрую треть заднего двора.
Бабуля на кухне: читает, склонившись над столом. Ее очки-полумесяцы сдвинуты на кончик носа, а седые волосы, густые и курчавые, лежат неровными волнами: наверное, она только что провела по ним рукой и растрепала. На клеенчатой скатерти в ярко-желтый цветочек, которой устлан кухонный стол, лежит газета.
Я переступаю порог, и дверь захлопывается за мной. Бабуля поднимает на меня взгляд.
– Привет, ба!
– О, Миа, солнышко, что ты тут делаешь? – Бабуля поднимается и, прихрамывая, движется ко мне. Стоит ей немного посидеть, и левое бедро всегда начинает болеть.
– Да вот решила заехать, проведать тебя.
– У меня все хорошо, видишь, газету читаю. А потом хотела в саду покопаться, пока жара не грянула.
– Поезд ушел, – со вздохом отвечаю я. – Сегодня даже повыше сорока градусов будет.
Бабуля вскидывает бровь:
– Меня это не пугает.
– Не хватало тебе еще солнечного удара! – возражаю я.
Бабуля берет меня за руку и сжимает ее. Ее голубые глаза поблескивают. Она не из тех, кто открыто проявляет чувства, но я вижу, что она рада меня видеть. Когда она предлагает мне чаю, в ее голосе отчетливее обычного слышатся интонации лондонского кокни. Я соглашаюсь и сажусь за стол, а бабуля идет к сушилке для посуды за чистыми чашками.
– Ты за меня не волнуйся. Я и пострашнее жару видывала, да еще и работала. Сейчас все так переживают о погоде. А в мое время на нее и не смотрели. Просто делали, что положено.
Я киваю, пряча улыбку. Вечно бабуля сравнивает «тогда» и «сейчас». Впрочем, ее прошлое скрыто от меня завесой тайны. Я знаю, что она из Англии, и, в общем-то, все, хотя раньше не особо об этом задумывалась. А теперь, перед рождением малыша, во мне просыпается огромное желание разобраться в своих корнях, узнать побольше семейных историй, чтобы рассказывать их своему крохе, когда придет время.
Почему я так редко расспрашиваю о прошлом?
– Ты ведь вроде в Англии выросла, бабуля. Там такой жары не бывает, правда?
Она смотрит на меня поверх чайника.
– Не бывает. Я и впрямь выросла в Англии, в лондонском Ист-Энде. А потом мы переехали сюда. Но это было давным-давно. С тех пор у меня даже акцент пропал.
Я еле сдерживаю смешок. Вот уж в чем ее не обвинишь, так это в отсутствии акцента.
Бабуля протягивает мне чашку чая. Он очень горячий, и ложечка сливок, добавленная в него, ситуацию не спасает. Бабуля любит, когда чай ошпаривает рот. Я вечно ей это припоминаю, когда обжигаюсь, сделав первый глоток. Бабуля в ответ смеется и говорит, что надо закаляться. Папа часто повторяет эти ее слова – они вместе со множеством других правил зарубцевались на его памяти о детстве. Они с бабулей не ладят. Папа сетует, что она недодавала ему любви, когда он был маленьким, а бабуля отвечает, что не хотела его избаловать и ничего тут страшного нет. Никто из них не собирается уступать. А я между ними как миротворец. Мне хочется, чтобы все в семье ладили. Я люблю свою родню. И мечтаю, чтобы близкие любили друг друга так же сильно, как я их. Но их не заставишь. Я знаю, потому что пыталась.
– Спасибо, бабуль, – говорю я и дую на кружку. Облачко пара застилает бабушкино морщинистое лицо.
Заправляю за ухо прядь рыжих волос и наклоняюсь к чаю, сжав ладонями кружку, хотя мне и без того невыносимо жарко. Любовь к чаю у нас с бабулей общая: мы пьем его даже в самый разгар лета. Для бабули это один из редких поводов сделать перерыв от дневных забот и пообщаться с близкими. Я довольно быстро это поняла. Когда бабуля была помоложе, она никогда не сидела без дела: вечно убиралась, готовила, гладила, работала в саду, что-то покупала. Отвлечь ее на разговор можно было только при помощи чайника. Чаепитие – наша с ней кнопка паузы в будничной суматохе.
– Напомни, когда ты приехала в Австралию? Что-то я подзабыла, – говорю я, следя за выражением ее лица.
Бабуля вздыхает.
– Дай подумать. Мне было лет девять…
– Девять?! – Для меня это новость. Я думала, она попала сюда уже взрослой. А где же тогда остальная семья? Я знаю только тетю Шарли, она живет в Новой Зеландии. Если точнее, она моя двоюродная бабушка. Бабуле она приходится сестрой. Она очень эффектная и образованная. Своих детей у нее нет, поэтому всякий раз, когда мы встречаемся, она меня балует, с самого детства. Помню шоколадные пасхальные яйца с разноцветными драже внутри и блестящие книжки с картинками про экзотических животных, которые она мне дарила. Мы редко виделись, даже когда она жила в Брисбене, потому что я вечно путешествовала с мамой и папой. Но мне нравилось проводить с ней время. Но куда же делась остальная бабулина родня?
– Хотя, может, я ошибаюсь. Нет-нет да что-нибудь спутаю. – Бабуля отпивает чаю, глядя сквозь тонкую дверь во двор. Сквозь проем струится солнечный свет, падая слепящим прямоугольником на коричнево-белый линолеум.
Я хочу задать следующий вопрос, но бабуля вдруг встает и
