дым взвивался к потолку, даря ощущение уединенности.
Все присутствующие, кроме Фэйрбриджа, расселись по местам под отголоски разговоров и скрип ножек стульев по паркету. А сам Кингсли покопался в чемоданчике и достал небольшую стопку листовок. Он пробежал их взглядом, в сотый раз повторив про себя заголовок – «Две задачи и одно решение», – а потом протянул стопку господину, сидевшему неподалеку. Тот взял себе одну листовку, а остальные передал дальше.
По правую руку от докладчика на кафедре стоял стакан с водой. Фэйрбридж сделал глоток, прочистил горло, снова стер пот со лба. Пересматривать записи не было смысла – он уже столько раз это делал, что выучил их наизусть. Пятьдесят пар глаз уставились на Кингсли, и он начал свою речь:
– Я предлагаю учредить в Англии общество, которое будет содействовать эмиграции детей – сирот и беспризорников – в колонии. Предлагаю выбирать детей в возрасте от восьми до десяти лет, пока они еще не погрязли в пороке, заделавшись профессиональными попрошайками, и физически не пострадали от тягот бедняцкой жизни. Им предоставят качественное обучение в сфере сельского хозяйства длительностью от десяти до двенадцати лет.
По залу прокатились громовые аплодисменты. Некоторые из гостей опустили сигары и стали обсуждать услышанное с соседями. Уверенности у Фэйрбриджа поприбавилось, он расправил плечи и продолжил:
– Единство империи – не просто фигура речи или выдумка. Великобритания и ее колонии не должны разобщаться. У империи две задачи, нуждающиеся в решении: колониям нужен мощный человеческий ресурс, чтобы воспользоваться обширными территориями, пригодными для сельского хозяйства, а Англии необходимо справиться с ростом численности маленьких беспризорников.
Послышались одобрительные восклицания, кто-то согласно закивал. Фэйрбридж нашел свою аудиторию. Он улыбнулся себе. Его голос сделался чуть громче.
– Сейчас в Англии проживает свыше шестидесяти тысяч детей, находящихся на иждивении у страны. Беспризорников воспитывают в государственных институтах и в возрасте двенадцати – четырнадцати лет устраивают на малооплачиваемую несложную работу, но к восемнадцати годам они уже слишком взрослые для такого труда. У них нет ни родителей, ни другой родни. Какое будущее их ожидает?
Он выдержал паузу. В зале воцарилась тишина. Члены Колониального клуба обдумывали слова докладчика, выпуская клубы дыма и делая глотки из приземистых хрустальных бокалов. Фэйрбридж наслаждался серьезностью минуты. Вот он, шанс оставить свой след в истории, прославиться под собственным именем, а вовсе не благодаря отцу или прадеду. Он продолжил слегка дрогнувшим голосом:
– Предлагаю прямо сейчас создать общество, силами которого мы отправим как можно больше детей за моря, чтобы обучать их в колониях всем премудростям сельской колониальной жизни. Нам нужны сельскохозяйственные школы во всех частях империи, где богатые почвы не дают достойного урожая из-за нехватки рабочих рук. Никакой благотворительности: это будет, скорее, инвестиция в империю. Наши школы не замарает бедняцкое клеймо: каждый воспитанник будет стоить куда больше, чем его обучение, ведь он многократно возвратит долг колонии, на благо которой станет трудиться.
Глава 1
Наши дни
Миа
Сегодня один из тех дней, когда кажется, что живот вот-вот лопнет. Хотя, наверное, «лопнет» – неподходящее слово, а «живот» – неверный термин. Точнее было бы сказать «матка», но о ней я думаю совершенно иначе: для меня она – уютный темный уголок в недрах моего тела, в котором живет милый херувимчик, который время от времени позевывает, потягивается, переворачивается на другой бок и снова засыпает. Но, сказать по правде, ощущения в животе такие, будто кто-то отчаянно рвется из него наружу, точно вомбат, почуявший морковку. Этот самый вомбат яростно пинает мой мочевой пузырь, да так, что я морщусь, хотя изо всех сил стараюсь не обращать внимания на неудобства.
Я стала настоящей великаншей, и если моего малыша можно сравнить с вомбатом, который спешит в сумерках на запах съестного, то я скорее гигантский тюлень или морж. Прямо хоть сейчас сажай на айсберг посреди широкого океана. Вообще-то, идея мне даже нравится. Охотно понежилась бы сейчас на льду: так и вижу себя на вершине белой холодной глыбы. Правда, льдина потребуется большая, а то еще не выдержит.
Летом в Брисбене стоит невыносимая жара. Я живу тут уже много лет, но никак не привыкну к влажности. Надоедливое солнце беспощадно напекает мне голову за несколько мгновений пути от машины до дома, и никуда от него не деться. И вот по спине уже бежит пот, а джинсы для беременных, которые я ношу, насквозь мокрые.
Почему я в джинсах в сорокаградусную жару? Да потому что когда я прошлый раз ездила закупаться вещами, живот только самую малость выступал над поясом тех джинсов, которые я носила до беременности, а вид шортов для будущих мам заставлял содрогнуться при мысли о том, как в них будут смотреться мои толстые ляжки. Кстати, до появления заветной розовой полоски на тесте бедра у меня были стройными, но тошноту, которая изводила меня весь первый триместр, удавалось приглушать только горстями вредной еды – и вот результат.
Само собой, в день, когда я купила эти джинсы, стояла весенняя прохлада, и я думала скорее о красоте, чем о погоде. К тому же планировала сбросить вес, набранный за первый триместр, переключившись на здоровый рацион. Мол, так и мне будет больше пользы, и малышу. Я была уверена в своих силах и твердо решила следовать плану. Представляла, как в третьем триместре стану подтянутой и энергичной – несмотря на большой живот – женщиной, которая без труда преодолеет последние недели беременности. Совсем как звезды, которыми пестрят обложки журналов в каждом супермаркете с заголовками вроде «Не набрала и фунта», «Вернулась в форму после родов!» и «Не стесняйся своего животика!».
А теперь вот бреду по тропинке к бабулиному дому, держась за ноющую поясницу, а во рту по-прежнему стоит неприятный привкус утреннего несварения.
Я стучусь в дверь, потом заглядываю в соседнее окошко. На бабулином квинслендере[2] давно пора обновить краску. Плюс один пункт в список дел, которые надо успеть до рождения малыша. Он растет день ото дня, а время стремительно убывает. Бен говорит, что некоторые дела можно завершить и после родов – ничего страшного.
Сейчас все в моей жизни можно отнести к одной из двух категорий: до родов и после родов. Такая моя личная версия anno domini[3], разве что более законченная. Будто на время после родов мне не стоит ничего планировать. На горизонте маячит неизвестная дата, словно окутанная туманом, и желание доделать все-превсе, пока еще не поздно, становится нестерпимым. Убраться в доме, закупить вещички, которые понадобятся ребенку в первые полгода