чтобы вода в его ежемесячной ванне оставалась тёплой.
Чем ближе мы подъезжали к дому священника, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Я любовалась пышной зеленью, растущей вдоль дорожки, и благословляла весну, несущую новую жизнь. Но мысль о том, что рядом не будет мамы, мешала мне радоваться по-настоящему.
В Глостере по ночам мне часто снилось, что преподобный Пэррис передумал и заплатил за маму тюремный сбор – и она будет ждать меня, когда мы вернёмся домой. Снилось, что я войду в дом, и она заключит меня в объятия. Надежда была слабая, но она поддерживала меня последние несколько недель. Хотя, конечно, в глубине души я понимала, что даже если бы преподобный захотел помочь, он бы не раскошелился. В его бюджете не было и пары лишних монет для таких, как мы. И в любом случае, он едва ли потратил бы их на маму.
В кустах, растущих у дороги, синицы перепархивали с ветки на ветку. Они радостно щебетали, не умолкая ни на минуту – и даже этим напоминали мне маму…
Да, на самом деле я понимала, что придётся довольствоваться спокойной компанией папы. В чём-то он был похож на преподобного – они оба, казалось, не испытывали большой привязанности к детям.
Однако папа более всего походил на голубую цаплю, которая медленно и вдумчиво двигалась вдоль кромки воды, полностью сосредоточенная на своём списке ежедневных дел. А преподобный Пэррис – с его острым носом и глазами цвета стали – напоминал мне краснохвостого ястреба, яростного и жестокого, готового срывать плоть с костей своим острым клювом.
Что ж… Во всяком случае, я знала, что папа устало улыбнётся мне перед сном, после вечерних молитв. А когда я задую свечу – напомнит, что, хотя мамы здесь нет, Полярная звезда будет светить ей так же ярко, как нам.
Казалось, что папа старается говорить лишь тогда, когда свеча уже не горит. Думаю, в темноте он наконец-то мог позволить себе поразмыслить о собственной семье, выкинув из головы список домашних дел преподобного Пэрриса. Иногда по ночам, потихоньку проваливаясь в сон, я слышала, как папа шёпотом размышляет, где бы найти ещё работу и подкопить денег. Скажем, подрабатывать по несколько часов в день в пабе мистера Ингерсолла? Или же, неплохо умея обращаться с молотком и гвоздями, он мог бы ремонтировать соседям заборы и сараи. Он очень хотел вернуть маму…
Засыпая, я слышала, как папа шепчет:
– Терпение – это добродетель, Вайолет.
Я была терпелива и надеялась, что, пока меня не было, папа нашёл себе какую-нибудь работу. Похоже, всё, что у меня было в те дни, – это надежда.
Трясясь в повозке на ухабистой дороге, я молилась, чтобы он заработал денег и купил маме свободу.
Наконец мы подъехали к дому священника. Был ранний вечер – как раз в это время папа возвращался с заготовки дров. Но я вела себя осторожно, чтобы не выдать волнения и не позабыть о собственных обязанностях.
Преподобный – как обычно, с каменным лицом – вышел поздороваться с нами. Я закинула сумку на плечо, взяла корзинку с пастернаком, который нам выдали в качестве гостинца, кивнула преподобному и вошла в дом. К счастью, Бетти и Эбигейл не показывались на глаза – что радовало, но, к моему разочарованию, папы тоже не было видно.
Убрав корнеплоды, я спросила миссис Пэррис, можно ли мне пойти в свою комнату и привести себя в порядок после долгой дороги. Они с преподобным обменялись взглядами, от которых у меня свело внутренности.
– Сядь, Вайолет, – сказал мистер Пэррис, указав на скамью у очага. – Томас, будь добр, принеси немного щепы.
Томас вышел, кинув на меня косой взгляд.
Собирать щепу для растопки было одной из папиных обязанностей с тех пор, как жители города отказались работать на преподобного. Когда Томас ушёл, тугой ком из живота поднялся к горлу. Пэррис снова указал на скамью, но мои ноги приклеились к полу, словно я наступила в лужу смолы. В доме священника было слишком тихо, и я не могла отделаться от мысли, что с мамой что-то случилось. Возможно, в тюрьме она заболела или даже умерла.
– Я пойду переоденусь, – негромко сказала миссис Пэррис.
Пока она поднималась по лестнице, я мельком увидела Бетти и Эбигейл, прячущихся в темноте наверху. Эти девушки никогда не были тихонями, и нервозность захлестнула меня, как морская волна. Кровь оглушительно застучала в ушах. Я испугалась, что у меня подогнутся ноги, и, подойдя к скамейке, изо всех сил ухватилась за края.
Преподобный Пэррис никогда не отличался деликатностью, и я понимала, что все новости он сообщит быстро и без обиняков.
– Вайолет, ты знаешь, что наш город пережил нелёгкие времена, и мы всё ещё пытаемся оправиться. Думаю, для тебя будет облегчением узнать, что твоих родителей освободили, и Титуба больше не в тюрьме.
Моё сердце чуть не выпрыгнуло из груди, и я осознала, что улыбаюсь до ушей. Разумеется, все в городе знали, какой трудолюбивой была моя мама, и кто-то выкупил её. А папа наверняка с ней. Я была готова собрать свои вещи и присоединиться к ним. Скоро мы снова будем спать под Полярной звездой вместе, как семья.
– Ты хорошая работница, – продолжал преподобный, – и мы решили оставить тебя здесь, в нашем доме. Я уверен, что известие об освобождении твоей матери ты воспримешь как Божье благословение. Твои родители станут ценным приобретением для своих новых хозяев.
Я почувствовала себя так, словно все мои надежды содрали с костей и уничтожили без остатка.
– Кто их купил? – спросила я, дрожа. – Куда они уехали?
Преподобный небрежно пожал плечами.
– Какой-то человек увёз их на север. Твои родители хорошие работники и уж наверняка не останутся без куска хлеба. Как я сказал, это благословение, и сегодня вечером мы вознесём Господу благодарственные молитвы.
Я похолодела. Меня всю трясло.
Благословение?
Маму и папу кому-то продали. Их увезли, а я осталась здесь. Одна.
Спотыкаясь, я доковыляла до нашей комнаты и вцепилась в дверной косяк. Пока я была в Глостере, ухаживая за родственниками Пэррисов, у меня отобрали семью. Все немногочисленные вещи родителей исчезли из комнаты.
Я рухнула на их кровать. Подушки ещё хранили слабый запах папиного табака и лаванды, которой мама перекладывала бельё, чтобы сохранить его свежим все долгие зимние месяцы.
Болезненный вопль вырвался у меня из груди, и я заколотила кулаками по кровати.
– Когда успокоишься, для тебя найдутся дела, – крикнул преподобный Пэррис из общей комнаты. – Нужно приготовить ужин и накрыть
