представляю, что это моя.
— Да ты так со всем делаешь! Тебе, получается, все равно, что наполнять особыми смыслами?
Получается.
— Садись ко мне.
И я сажусь.
— Вот там, прямо за школой, была горка. Зимой.
— Это не твоя школа.
— А ты представь. Ты же любишь художественные эксперименты.
Да, была горка. С неё катались разные дети, я всегда очень боялась. Я помню, как бегала с нее, чтобы не катиться. От этого чаще падала, ничего не расшибла.
— А это моя учительница хореографии.
Правда, идёт. Она встает со скамейки и идёт к женщине — рыжие волосы вьются проседью, такая же квадратная челюсть и нехватка веснушек.
— Здрасьте! А вы — учительница хореографии?
Уставилась, как обычно.
— Вы помните?
Она называет ей моё имя. Я кукла.
— Расскажите о ней!
Она говорит что-то нелепое. Я перескажу.
Да, учительница сказала, что я вечно опаздывала на такт.
— Правда?
Постоянно закрывала глаза и начинала как бы хромать.
— Вот так?
Как бы не успевать за другими.
— Она и за мной не успевает теперь!
А когда мы были в паре, например, с тем, чью фамилию я не назову, я вечно тянула его куда-то вниз.
— Знакомая история.
Зато я умела садиться на шпагат — конечно, она не упомянула, что это от страха. Она сказала, я растяпа была.
— Правда.
И это правда.
Мне больше нравились труды, вырезать звездочки из желтого картона. Я работала ножницами так же плохо, как танцевала, но не получала за это наказания, только улыбку другого учителя — мягкую, пусть снисходительную.
Снисходительность — это привычное, почти родное.
Она прощается с нами, желает не сломать пальцы — потому что длинные пальцы главное достоинство женщины.
Мы отходим, она отходит. Конечно же, я начинаю.
— Разве обязательно было ее останавливать? Расспрашивать?
— Конечно, да!
— Зачем?
— Я хочу о тебе написать, глупая.
— Не надо обо мне ничего писать.
— Это почему? Только не притворяйся. Я уже знаю, что ты не такая. Знаешь, ты очень жадная до внимания. Я это уже поняла.
— Я не собиралась притворяться.
— Тогда почему?
— Ты все переврёшь.
— Господи. Я хотела узнать о твоем детстве прежде, чем писать о такой правильной и молчаливой тебе, какая ты сейчас!
— Я не просила обо мне писать! Зачем ты вообще поехала со мной?
Она молчит. Я молчу.
— Да пиши, что хочешь. И будь тоже. Только если ты хотела узнать что-то интересное, чтобы написать очередную херню о субъективном восприятии жизни, могла бы написать о себе.
— Это слишком самовлюбленно.
— Может, ты влюблена в меня?
— Я не влюбляюсь так быстро, глупая.
Я ведь пошутила.
— Пошли за кофе.
Представляет ли она стаканчики с пластмассовыми крышками, столик с сахаром, салфетками? Я веду её в Эльдорадо.
— Докупим капсулы.
— Какие прозаические у нас прогулки.
— Ты ведь прозаик.
— Вечно докапываешься до слов.
— Тебе бы тоже стоило. Потому что ты ведь…
— Прозаик, спасибо. Мысль уловила, пошли домой.
— Ты могла быть дома!
— И ты тоже!
Я не умею на неё полностью злиться. Это всегда только ярость, не злость. Мне кажется, я могла бы её убить. Думает ли она о том же?
— А ты знаешь, мы похожи!
Она молчит.
— Обе любим Парщикова…
— Я никогда не любила Парщикова!
Она любит притворяться интеллектуалкой и только для этого затевает такие разговоры, только для этого говорит имена, только для этого. Я бы хотела ее осадить, но не могу. Я не чувствую себя интеллектуалкой, я чувствую себя претензией на нее.
Глупо быть претензией на что-то посреди разрушающегося города. Я вижу, что через минуту строители бросят очередной кирпич и сядут курить под солнцем в своих синих штанах и оранжевых касках. Сколько пережили эти стены из бетона, голые и некрасивые символы умирания?
На их месте давно должен был вырасти престижный дом с квартирами в два этажа, а прямо из подъезда должна была побежать эко-тропа — до самой речки. Но тропы нет, и нет квартир, и нет престижного дома — только серые куски возведенного кранами и людьми убожества и река, нетронутая чужими шагами.
Кто-то должен был ходить по этой тропе. Кто-то, кто уже не пойдет.
— Чего задумалась?
— Ничего. Нам обязательно ссориться?
— Разве это ссоры?
— Наверное, так.
— Ты боишься злости?
— Наверное, так.
Иногда мне кажется, я из тех людей, кого съест зависть и злость. Я знаю это почти точно, когда смотрю на неё. Зависть и злость. Неужели это всё, что от меня останется?
Снова опускается дымка — через неё режется оранжевым солнце, страшное до боли в глазах. Мы возвращаемся домой, пьем кофе. Я боюсь представить, сколько дней проведем вместе. Неужели нам придется знакомиться?
— А почему ты согласилась сюда лететь?
— Из-за программы лояльности.
— Ко мне?
— К молодежи до двадцати трех лет, глупая. Билет пять тысяч стоил! Последний шанс, считай.
— Ты бы никогда здесь и не оказалась.
— Это правда.
Я пытаюсь думать, как её здесь нет. Как молчит холодильник, тихо стоит шкаф, не трещит сервант. Как вся квартира соглашается с одиночеством, успокаивается.
— Знаешь, вещи тебя не любят.
— Знаю. Меня любят люди.
Она сыпет афоризмами в надежде, что я их запишу.
— Ты говорила, что хочешь написать обо мне. Ты серьезно?
— Абсолютно!
— Что бы ты написала?
— Я бы сделала тебя своей попутчицей.
— Но попутчица — это ты.
— Не в моей книжке!
— И что там будет? Сплошные диалоги? Будешь себя цитировать?
— Нет, тебя.
— Спасибо, не надо.
— Я сделаю тебя такой, какой ты никогда не была.
— Вот об этом я и говорила.
Она заставляет меня говорить? Я заставляю её? Мне хочется быть остроумной?
Я не верю в писательство. Люди не умеют писать. Они не знают слов. Я тоже не знаю. Я не верю в язык.
— Ты верующая?
Она начинает говорить о Боге. Она противна мне тем, что верит в язык как в Бога. Болтает о Достоевском.
— Вот, и он мне пишет, что любит Достоевского. Ну, я шучу что-то. А потом он такой — у меня тётя умерла. Ездили в Питер. Было все, как у Достоевского. Ну, я не поняла, кто из нас дурак, а кто дура. Я, наверное.
Наверное. Ей стоило бы говорить о Пушкине, но давно не перечитывала и не помнит.
— И что? Спать ляжем в пять вечера? Чтоб не общаться?
— Да.
— Нет уж!
Она тянет меня (снова) на балкон, подбрасывает ладонями мои руки.
— Я буду учить тебя курить!
— Я уже умею.
— Не-е. Ты смотри.
Она целует фильтр. Я чувствую возбуждение. Она пихает мне в рот намокшую от её губ сигарету.
— Вдыхай.
Она говорит очень-очень тихо. И я вдыхаю. Загорается огонёк.
