костяк научной теории. Дело в том, что научная проверка гипотез осуществляется путем выведения из них следствий и сопоставления последних с экспериментальными и наблюдаемыми фактами из предметной области теории. Но такая проверка возможна лишь тогда, когда теория уже сформулирована и в достаточной мере развита. Следовательно, выбор гипотез и постулатов, которые должны лечь в основу будущей теории, не может обосновываться исключительно внутритеоретическими соображениями. Он по необходимости должен опираться на идеи и принципы философского и общенаучного характера, действительная связь которых с совокупной человеческой практикой очень сложна и опосредована, не столь наглядна и очевидна, как, например, в естественных науках. Именно это обстоятельство скрывает все гносеологические корни философского идеализма и метафизики и порождает много трудностей в борьбе с ними.
Одной из фундаментальных гипотез современного языкознания является положение о том, что язык представляет собой знаковую систему, в основе которой лежит структура взаимосвязи элементов. Это положение останется гипотезой, пусть и весьма правдоподобной, до тех пор, пока не будет дано полного структурного описания хотя бы одного естественного языка. Число ученых, руководствующихся в своей рабочей практике этим положением, не имеет никакого значения для оценки его истинности. Но зато имеют значение успехи структурных исследований в других сферах научного познания. Лингвистика развивается не изолированно, а в системе наук, с которыми она вынуждена согласовывать как свои исходные идеи, так и оценку полученных результатов и открывающиеся перед ней перспективы. Человеческая мысль стремится создать единую научную картину мира, хотя развитие этой мысли постоянно нарушает столь желаемое единство.
Чем фундаментальнее идея и основанная на ней теория, тем с бóльшими трудностями они вписываются в общую картину мира, ибо принятие таких теорий неизбежно сопряжено с пересмотром некоторых основных принципов, с отказом от целого ряда других положений, даже согласующихся с наблюдаемыми фактами и принятых за истинные утверждения науки, и, в конечном счете, с более или менее глубоким переворотом в данной области научного познания. Разумеется, такой переворот не может происходить гладко, без острой полемики на всех уровнях, начиная с критики эмпирического базиса теории и кончая аргументацией философского характера.
Третье обстоятельство, вынуждающее лингвистов выходить за пределы своей науки и обращаться к философии, состоит в том, что в исследованиях они пользуются общенаучными понятиями и философскими категориями, такими, например, как система, структура, функция, качество, количество, форма, содержание, цель, средство, причина и пр. До тех пор, пока в теоретических построениях не возникает внутренних противоречий, а перед исследователем не встают серьезные методологические трудности, он может пользоваться этими понятиями и категориями, не очень беспокоясь об их точном содержании. Однако такая ситуация не может длиться долго. Новые проблемы вынуждают ученого задуматься о том, какой смысл он вкладывает в философские и общенаучные термины, и попытаться преодолеть внутренние трудности науки, исходя из принятых философских посылок.
Именно такое положение возникло в математике в начале нашего столетия, когда были обнаружены парадоксы теории множеств, средствами которой проверялась непротиворечивость всех остальных математических теорий, вследствие чего возникли сомнения в доброкачественности последних. Некоторые ученые усмотрели причину всех трудностей в некорректном использовании понятия существования в математических построениях. Известно, что в классической математике большое значение имеют теоремы, в которых с помощью закона исключенного третьего доказывается существование объекта, обладающего некоторыми определенными свойствами, хотя мы и не знаем, что это за объект. Естественно, возник вопрос, в каком смысле этот объект существует: мы не находим его в нашем сознании, и вместе с тем математические объекты, например числа, не являются материальными вещами и, следовательно, не могут существовать в материальном мире. Должны ли мы на этом основании постулировать наличие особого мира платоновских идей, в котором и находятся искомые объекты, существование которых доказано математически? Разные подходы к решению этой проблемы привели к возникновению различных направлений в философии математики. Трудами советских ученых (А.А. Маркова, Н.А. Шанина и др.) на основе принципов марксистско-ленинской гносеологии было развито конструктивное направление в математике и логике, в рамках которого существование объекта с данными свойствами лишь тогда считается доказанным, когда указывается способ потенциально осуществимого построения объекта с этими свойствами.
В лингвистических исследованиях гораздо чаще, чем в математике, используются понятия, глубокий содержательный анализ которых возможен лишь на основе научной материалистической философии. В качестве примера можно сослаться на целевую модель языка («means – ends model», буквально: «модель средства – цели»), разрабатывавшуюся членами Пражского лингвистического кружка. В основе этой модели лежит общепризнанный взгляд на язык как на орудие, инструмент, средство коммуникации. Все свойства языка должны были анализироваться исходя из такой позиции, под углом зрения таких целей и задач, для выполнения которых и предназначены эти свойства [51, 374]. Но понятия «цель» и «средство», без которых современное языкознание не может обойтись, являются не лингвистическими, а философскими категориями. Ученый, который сочтет необходимым ввести их в лингвистическую теорию, вряд ли сможет руководствоваться обыденным пониманием этих категорий, он вынужден будет подвергнуть их философскому анализу и в конечном счете занять определенную мировоззренческую позицию. Ни собственно лингвистические, ни математические методы ему в данном случае не помогут. И это относится ко многим понятиям и категориям, вошедшим в современную науку о языке. Вместе с ними в лингвистические теории проникают определенные философские идеи и принципы.
Все сказанное отнюдь не означает, что философские взгляды автора лингвистической теории жестко связаны с его специальными научными результатами, в процесса своего логического развития теория может, даже незаметно для автора, прийти в противоречие с исходными ценностями, гносеологическими и методологическими установками, так что вытекающие из нее выводы окажутся далеко не тождественными тем первоначальным представлениям, которыми руководствовался ее создатель. Отсюда возникает потребность в переосмысливании полученных результатов, «в перевертывании» действительных отношений, которые в теории «поставлены на голову» и в которых «отражение принимается за отражаемый объект» [2, 371]. Далеко не всякому специалисту под силу сделать это. Нужна большая научная проницательность, интеллектуальная честность и высокая философская культура, чтобы пересмотреть свои взгляды и отказаться от предубеждений. Иногда эту работу вынуждены делать философы. Так, в начале XX в. В.И. Ленин в своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» проанализировал сделанные в физике открытия и показал, что выводы, которые из них следуют, далеко не совпадают с идеалистическими и метафизическими взглядами их авторов.
Диалектический материализм как единственно научная философия может успешно развиваться и выполнять свои функции лишь в тесной связи с развитием других наук, постоянно впитывая в себя все достижения духовной культуры и обогащаясь опытом практической деятельности. Именно на этой основе развиваются, обогащаются новым содержанием понятия, законы и принципы материалистической диалектики.
Отношения марксистско-ленинской философии и лингвистики имеют свои особенности,
