class="empty-line"/>
Второй, Костя Кочубей, прозванный мальчишками сокращенно Ко-ко, красивый, высокий мальчик, с нежным девичьим лицом и яркими, как вишни, глазами, молча шел рядом. После Валеркиных слов стеснительный Костя покраснел и пробормотал:
— Пойдем скорей. Опоздаем. Первый — математика.
— Не опоздаем. Еще списать успеем. Вон Вундер в школу заходит,— Валерка издали увидел долговязого Бориса Егорова.
— Итак, математика «забита». А сочинение? Девочки, как только возьмете тему «Никто не забыт», вспомните про меня и старайтесь писать поразборчивей...
Ни девочки, ни молчаливый Костя так и не проронили больше ни слова. Весь оставшийся путь до школы ораторствовал Валерка.
ЗАБОТЫ УЧИТЕЛЯ
После уроков Инку задержал Антон Семенович: — «Пойдем, Климова, с классом знакомиться пора: ты уже месяц в нашей школе».
Инка заулыбалась удивленно: она сразу подружилась с ребятами, да и как знакомиться, если сам он только что их отпустил?
Но Антон Семенович продолжал:
— Что ты знаешь о ребятах? Кто с кем сидит и как учится — этого мало, Климова. Вот скажи: куда спешит по субботам Кочубей? О чем грустит Долганова? Почему хитрит Топорков? Не знаешь? Не знаешь...
Инкины глаза округлились. Она слушала и уже понимала учителя. Одевшись, они вышли на улицу и направились к одноклассникам.
У Кочубеев было шумно и весело. Четверо круглолицых, чернобровых, еще румяных от мороза малышей (Костя только что привел братишек из детского сада — вот, значит, куда он торопился по субботам) облепили Антона Семеновича: двое повисли на руках, двое держались за ноги.
— Боже мой, дайте человеку раздеться. Волик, Толик, Игорь, Славик...— мать Кости, опрятная, ласковая, такая домашняя, суетилась вокруг компании.
Когда малыши нарадовались встрече, Антон Семенович дал каждому по новой игрушке и усадил всех за стол, на котором уже румянились вкусные коржики.
— А у нас, Оксана Даниловна, новенькая. Знакомьтесь. Кстати, дочь моего давнего друга!
— Очень хорошо, девочка. Тебе понравится наш класс,— разговаривая, хозяйка разливала чай и подсовывала гостям хрустящие коржики.— Да, Антон Семенович, отец наш на следующей неделе обязательно сводит ребят в цех, а сейчас делегация на заводе из-за рубежа, занят очень.
В это время на пороге появился сам хозяин, широкобровый, крупный, улыбчивый.
— Кто сказал, что я занят? — пробасил он.— Оксана Даниловна? Ну, ей прощается, она ведь единственная дивчина в нашей семье...
Он протянул руку учителю, как старому знакомому, потрепал малышей и, попивая чай, стал рассказывать, «як хлопцы его бригады» согласились взять шефство над школьниками. Рассказывал Кочубей с юмором, пересыпая русскую речь украинскими словечками. Инка заметила, что Костя несколько раз во время чаепития выходил на кухню помогать матери, хотя она не звала его. Да, с такой детворой нужен надежный помощник.
— Уж не думаешь ли ты, что мы в каждом доме будем угощаться? — спросил Антон Семенович, когда они вышли от гостей.
— Что вы, я больше не хочу,— весело отозвалась Инка.
У Долгановых дверь открыла сама Катюня. Она стояла такая растерянная и виноватая, словно ее уличили в чем-то постыдном. После прогулки на свежем воздухе был особенно удушлив запах табака и водки, царивший в квартире Долгановых. У Инки даже заслезились глаза. Вот почему такая бледная Катюня.
Антон Семенович взглянул на приоткрытую в спальню дверь. Катя поняла этот взгляд:
— Спит она. А с ним бесполезно разговаривать.
Только теперь Инка заметила, что у косяка двери, лицом к стене, стоит сам Долганов. Видимо, стоит давно, в пьяном полусне, и инстинктивно, чтобы не упасть, держится за косяк руками. Когда руки слабнут, он вздрагивает сначала головой, потом всем телом и снова напрягает их, растопырив пальцы, как щупальцы. Инке делается жутко, к горлу подкатывает тошнота.
Антон Семенович привлекает к себе Катюню.
— Вот что, Долганова, скажу тебе: хватит! Хватит с ними нянчиться. Надо о себе подумать, в интернат пойдешь.
— Хорошо, Антон Семенович, я, наверное, соглашусь. Только вы еще разок с мамой, пожалуйста...
— Поговорю. А сейчас пойдем на воздух, погуляем.
— Обязательно погуляю, Антон Семенович. Только квартиру приберу. И они пускай заснут...
— Заходи завтра пораньше,— шепнула Инка, чувствуя свою вину перед подружкой.
Расстроенные, они вышли на улицу.
Так вот почему Катя не приглашала к себе домой. Ей бывает, наверное, совсем плохо. Но она никогда не жалуется, наоборот, всегда готова прийти кому-то на помощь. Инке сделалось совестно за свое благополучие. Она сказала об этом учителю.
— Еще что придумала! — возмутился Антон Семенович.— Слово-то какое нашла: благополучие... Счастье это, и за него дорого заплачено, ты это знаешь, Климова.
— А Катюня... разве она виновата? Разве она в ответе за отца?
Когда Антон Семенович нервничал, он начинал искать в карманах сигареты, хотя давно не курил и в карманах пусто. Но, видимо, мужчин успокаивают даже эти движения. У Инкиного отца тоже такая же привычка.
— Конечно, в интернат Катя не пойдет... Зря я с ней так категорично. А вот если отца принудительно устроить в лечебницу, мать еще можно спасти, она с горя запила. Ладно, что-нибудь придумаем!— заключил он, чтобы поднять Инке настроение.
— И много у нас в классе...— Инка не решилась употребить слово «таких».
— Есть еще один. Другого типа. Пьет, но не напивается. Лжет. Скандалит. «Дергает» семью.
Инка догадалась, что речь идет об отце Топоркова.
Валерка жил на Переселенке. Так называлась небольшая улица на окраине города. Когда-то здесь был переселенческий пункт. Его давно нет, а название сохранилось.
Постучали. Вышла мать Валерки, худая, встревоженная женщина: «Опять что-нибудь натворил?»
— Да нет, просто так зашли.
— Папка! Антон Семенович пришел,— заорал, ничуть не смутившись, Валерка, перекрикивая шум футбольного матча.
В просторной комнате перед телевизором сидел сам Топорков, полураздетый, в одних брюках, без майки, босиком, маленький, широкий, мускулистый. Он даже ухом не повел.
— Папка, ты что, оглох? — снова крикнул Валерка.
Антон Семенович знал уже все фокусы сумасбродного хозяина. Минут через пять Топорков резко повернулся вместе со стулом и нервно выпалил:
— Перевоспитывать пришли? Поздно. Вышел из школьного возраста. Выпил — не за ваши. За свои собственные. Не из получки.
— Куда уж не из получки, где ж она? — заискивающе запричитала Валеркина мать.— Не верьте, Антон Семенович, если бы сама из кармана
