не было, я вошел в парадное и поднялся на площадку между этажами. Там было окошко с довольно широким подоконником, я сел и...
Нет, не о поцелуях я мечтал! Я погрузился в странное состояние, вроде дремы, во мне звучала музыка, отчего-то - увертюра "Руслана и Людмилы", она всю голову заполнила, там играл большой оркестр, и я слышал голос каждой - каждой! - скрипки. Я вел эту увертюру, как ведут войско в бой, а оркестр шел за мной и, кажется, был счастлив.
И я был счастлив.
Завершившись, увертюра начиналась сначала, остановить ее круговращение я не мог - да и не пытался. Небо в окошке посветлело. Получалось, я в таком невменяемом состоянии просидел целую ночь. Но спать не хотелось.
Невзирая ни на что, я был счастлив.
- Ты влюбился, Влад, - сказал я себе, - и это прекрасно.
Я отлично понимал, что ситуация безнадежная, что никогда Динка-челеста не будет утром жарить мне яичницу. И, честное слово, не хотел я никакой яичницы! У меня вообще чувство голода скончалось, приказало долго жить. А хотел я видеть тоненькую танцующую фигурку и облачко темных волос.
Просто - видеть и слышать.
И ничего больше.
Такое, кажется, уже было однажды. Или не однажды? Я обречен любить девочек, вот что. Стройненьких, тоненьких девочек. И каждая девочка - музыкальная фраза.
Ве-ро-ни-ка?
Ну и странная же была у нас встреча...
Меня согнала с подоконника ранняя бабка, спешившая к открытию Западного рынка, когда фермеры выкладывают на подносы свеженький деревенский творожок с приятнейшей кислинкой и выставляют кувшины с настоящей сметаной - плотной, хоть ножом режь. Видно, бабка выкармливала любимого внучка самым лучшим, самым полезным, невзирая на цену.
Бабка пригрозила вызвать полицию и умчалась, а я опомнился и побрел домой.
Возле моего подъезда стояла синяя машина. Это была незнакомая "тойота". Я, хотя и избавился от колесной скотины, все же обращал внимание на личный транспорт и знал все местные колымаги в лицо. Из нормального мужского любопытства я заглянул в салон - кто там за рулем.
В "тойоте" были трое - двое мужчин спали в обнимку на заднем сидении, а на переднем скорчилась женщина.
Это была Маринка-Инга.
Очень мне не понравился этот почетный караул...
Нужно было привести себя в порядок, побриться, позавтракать и нестись на работу.
И я одним выстрелом убил двух зайцев. Я пошел к Семенову. В глубине души я надеялся, что этот Одиссей приплывет хотя бы к утру в родимый дом. Но его не было. В ванной я нашел все необходимое и даже поменял рубашку. Семенов у нас щуплого сложения, ну так и я не культурист, его джинсовая рубашка была чуточку маловата, зато свежая.
И я не переставал думать о Маринке-Инге. Конечно, приятно знать, что женщина, которая тебе нравится, способна ждать тебя во дворе всю ночь. Но вот двое мужчин на заднем сидении как-то не вписывались в благостную картинку.
Мне никогда еще не приходилось утром ехать на работу от Семенова. Вот он у меня, случалось, ночевал. Приятным сюрпризом оказалось, что можно пройти через парк. Выйдя из парка, я мог, сделав небольшой крюк, заглянуть в пиццерию. Не то чтобы я обожал пиццу, но как-то же позавтракать надо. А у Семенова в холодильнике какие-то пшеничные проростки и банки с непонятными кашами. Не иначе, очередное помешательство на почве здорового образа жизни.
Парк ранним утром - забавное местечко. Люди несутся по дорожкам, не глядя по сторонам, спешат с автобусной остановки на трамвайную и наоборот. А если идти неторопливо, то, то...
Чайковский, вальс цветов из "Спящей"...
Сладкий аромат вальса, как будто фортепиано автора стояло посреди розария...
Я невольно замедлил шаг, и меня обогнала девица. Шла она быстро, но ее качало и заносило. Скорее всего, детка возвращалась домой после бурно проведенной ночи, и хорошо еще, если ограничилась только шампанским и сексом, могла наглодаться какой-нибудь дряни.
Юбочка у нее была - если бы девица стояла, то ее кругленькая попка была бы прикрыта, а на ходу все время мелькали ягодицы. То ли они забыла там, где колобродила, трусики, то ли носила стринги.
А ножки были дивно хороши. Такие - одни на весь город..
- О! - воскликнул я. - Ноги!
Я совершенно не собирался с ней беседовать. Просто узнал - и само изо рта вылетело. И это относилось не столько ко всей девице, сколько к великолепным загорелым ногам.
Ноги обернулась.
- Привет, - сказала она.
- И тебе два привета.
Шутка у нас была такая - еще в школе. Ноги озадаченно посмотрела на меня - видимо, понимала, что я сказал смешное, но над чем тут смеяться - сообразить не могла.
Я догнал ее, и мы пошли рядом.
- Послушай, Ноги, а как тебя зовут на самом деле? - спросил я.
- А тебе на что?
- Да так, интересно.
Она задумалась, и на круглой мордашке отразилась единственная дурацкая мысль: нет ли в моем вопросе подвоха?
- Я - Ноги! - с неожиданной гордостью ответила она.
Ну да, подумал я, лучшие ноги этого города. Можно сказать, пожизненный титул.
- И что, так в паспорте и записано - Ноги Ивановна Петрова?
Она уставилась на меня, догадываясь, что я пошутил, но смысла шутки не понимая.
- По паспорту ты кто?
- А тебе на что?
И тут меня осенило жуткое соображение. Что, если Ноги забыла свое имя? Несколько лет обходилась без него - и забыла?
- Как тебя мама зовет?
- А тебе на что?
- Так нельзя, - очень серьезно сказал я. - Давай ты будешь Катей. Ка-тя! Ка-те-ри-на!
- Это не я. Катька - моя подруга.
- Ну, Дашей, Дарьей. Договорились?
- Нет. Я с тобой договариваться не буду.
- Почему?
- Потому что ты тоже старый козел!
Она развернулась и пошла прочь, очень четко ставя свои блистательные ножки и треща каблуками. И в самом деле, если это - единственное, что у нее есть, стройные ножки и гордое имя "Ноги", - имею ли я право лишать ее единственной собственности?
Ну, старый... Но так уж сразу - козел?..
Брюха я еще не отрастил!
Ноги покачнулась и чуть не вошла в цветущий куст. Но удержалась и полетела дальше. Я смотрел ей вслед и уже жалел, что дал слово больше не разбрасываться именами. Хватит с меня Семенова!
Вот куда подевался этот Одиссей?!. Где его носит нелегкая?
Я
