стене лифта. Я положила «Принцессу мафии» лицевой стороны вниз на кассовый стол и перевернула маленькую табличку, сообщающую, что вернусь через пятнадцать минут.
Только встав со стула я понимаю, насколько Винсент огромен. В том, что он высокий, есть смысл — в конце концов, парень баскетболист первого дивизиона, но во мне почти пять футов одиннадцать дюймов4. Это сбивает с толку.
Я хватаю ремешок, в спешке звякнув ключами о бутылку с водой, и туго наматываю его на кулак, обходя стол и протискиваясь мимо Винсента. Я улавливаю запах стирального порошка и чего-то теплого и пряного, и абсолютно не думаю о том, как хорошо он пахнет, какой маленькой чувствую себя рядом с ним или как сильно мне это нравится.
Лестница находится на дальней стороне атриума, но, учитывая, что я всего несколько минут назад прочитала о страстном сексе в лифте, предпочла бы не загонять себя в ловушку с Винсентом.
Он идет следом, когда мы поднимаемся на второй этаж и ныряем в лабиринт книг, лавируя между стеллажами, как звери на охоте. Я всегда ходила очень быстро. Харпер и Нина жалуются и ноют, когда отстают, но Винсент — с его широкими шагами — нет.
Может, парень и мудак, но по крайней мере, не медлителен.
Британская литература «загнана» глубоко в угол. Одна из люминесцентных ламп над головой перегорела, отчего уголок библиотеки кажется тусклым и по-своему странно интимным. Если бы кто-нибудь отправился искать уединенное место в кампусе, чтобы поцеловаться, это стало бы лучшим местом.
Не то чтобы мы с Винсентом собирались целоваться.
Господи Иисусе… Возьми себя в руки.
Вот что влечёт за собой чтение непристойностей на работе.
— Ну вот, — фыркаю я. — Британская поэзия. Могу помочь выбрать что-нибудь из нужного вам века, если не знаете, как работать с гуглом.
Винсент закатывает глаза.
— Просто дай уже что-нибудь.
Я наклоняю голову и просматриваю корешки на полке, вполголоса читая названия и авторов. Британская поэзия девятнадцатого века довольно обширна, если судить по запросам. Понадобится еще немного специальной литературы, конкретные параметры, если мы собираемся поторопиться, чтобы я могла вернуться к книге.
— Для какого урока нужна эта литература?
— У меня контрольная по классической британской литературе, — говорит Винсент. — Мы должны проанализировать стихотворение к понедельнику. Профессор не уточнил, какое именно.
Итак, крайний срок не установлен, но он все еще здесь, а не на вечеринке с остальной частью команды. Почему не мог подождать до завтрашнего утра и просто прийти с похмелья, как любой другой старшекурсник в Клементе?
Я внимательно рассматриваю Винсента, взгляд скользит по его растрепанным волосам и легким теням под темными глазами. Выглядит так, словно ему не помешали бы восемь часов сна. Возможно, он больше беспокоится об этой статье, чем хочет показать. Или, вероятно, в кислом настроении виновны повязка на руке и предстоящее начало баскетбольного сезона. Будь у меня с собой телефон, могла бы отправить секретное сообщение Харпер и Нине, чтобы узнать, есть ли у них какая-нибудь информация.
Но телефон внизу, а Винсент, стоящий рядом, высокий, задумчивый и явно взволнованный, смотрит на окружающие нас книги.
Я подавляю вздох. По одной проблеме за раз.
— К чему ты готов? — я беру несколько книг с полки — Байрона, Вордсворта, Блейка — и складываю их на сгибе руки, чтобы тот одобрил. — Стихам старого белого мужчины или стихам старого белого мужчины?
Винсент не смеется над шуткой. Вместо этого снимает «Байрона» с верхней полки и переворачивает, чтобы внимательно рассмотреть заднюю обложку.
Взгляд падает на руку Винсента. Она почти в два раза больше моей и двигается с уверенностью и ловкостью, которые, к сожалению, очень привлекательны. Будь это любовный роман, Винсент Найт стал бы главным героем. Спору нет. Он высокий, широкоплечий, темноволосый и красив самым порочным образом. Мог быть наемным убийцей мафии, альфой стаи, головорезом-миллиардером с проблемами с папочкой, да и буквально способен подхватить меня здоровой рукой, прижать спиной к книжной полке в глубине стеллажей и заполнить… Он так же шептал бы мне непристойности. Не строчки из плохого порно, а поэзию.
Слова страсти.
Но это не любовный роман. И если то, как Винсент хмуро смотрит на собрание сочинений лорда Байрона, о чем-то говорит, не думаю, что следует ожидать от него поэзии.
Перестань думать о сексе, ты, жалкая маленькая засранка.
— Кстати, это была шутка, — говорю я, желая заполнить тишину. — Все знают, что лучшие поэты девятнадцатого века — женщины.
Винсент возвращает мне Байрона.
— Тут есть что-нибудь, — он колеблется, — попроще?
— Боюсь, Доктор Сью5 — американец двадцатого века.
Винсент бросает на меня раздраженный взгляд. Я вздергиваю подбородок, отказываясь извиняться.
— Послушай, — ворчит он. — Мне жаль, ладно? Запястье убивает, я плохо спал всю неделю, а ещё выхожу из зоны комфорта из-за этого… этого поэтического дерьма, — на его щеках появляется два розовых пятна, но, конечно, это всего лишь игра света. — Английский никогда не был моим любимым предметом.
Я ставлю три книги обратно на полку.
— Многие люди терпеть не могут английский6,— признаю я. — Особенно поэзию. Что, честно говоря, неудивительно, учитывая, как ее преподают.
Винсент горько фыркает.
— Я ненавидел английский в старших классах. Был плох в нем. Чуть не пришлось пропустить баскетбол, поскольку учитель собирался завалить меня за то, что я не запомнил стихотворение Шекспира, — он бросает на меня еще один косой взгляд. — Очевидно, с тех пор я повысил оценки. Был достаточно умен, чтобы окончить среднюю школу.
— То, что поэзия тебе никогда не нравилась, не значит, что ты глуп. Поэзия — это почти как другой язык. Неважно, можешь ли ты повторить каждое слово по памяти. Изучение большого количества словарного запаса не принесет никакой пользы, если не изучишь грамматику и культурный контекст.
Если Винсент находит мой монолог смущающе претенциозным, он ничего не говорит. Его взгляд терпелив. Сосредоточен. Внимательность придает уверенности продолжать. Я пробегаю глазами по рядам из книг, стоящих перед нами, затем беру с полки знакомый и очень толстый том — «Антология Энгмана», двенадцатое издание с расширенным прологом — и листаю его, пока не нахожу раздел об Элизабет Барретт Браунинг.
— Хорошо, вот это подойдёт, — говорю я, постукивая по странице кончиком пальца.
Винсент придвигается ближе, чтобы читать через мое плечо. Я держусь очень неподвижно, полная решимости не отпрянуть и не прижаться к теплу большого тела.
— Если ты должен любить меня, — читает он, обдавая теплым дыханием мою ключицу и тыльную сторону протянутой руки.
— Это сонет, — говорю я, сжимая руку в кулак. — Четырнадцать строчек, пятистопный ямб. Очень
