зелеными глазами тигра-мародёра.
— Мое тотемное животное, — говаривал старик. Наши шрамы-полосы отличали нас, демонстрировали то, кем мы были. Я получил свои в бою, а отцу они достались от рождения.
— Если ты хочешь причинить боль врагу, — сказал мне однажды отец, кивая на тигра, греющего живот на солнце в зоопарке Бронкса, — ты в первую очередь разузнаешь, какие сокровенные тайны он хранит в сердце. Смерть ‒ не худшая участь, с которой он может столкнуться. — Отец еще раз дернул подбородком в сторону животного. — Вот какая участь самая худшая ‒ его сердце заперто, не способное вырваться на свободу. Его неспособность идти на поводу своих инстинктов ‒ наихудшая участь для этого животного. Посмотри на наш круг людей, мы до мозга костей, ни что иное, как кучка животных.
Пришло время Мародёру из Адской кухни, мне, вернуть себе улицы, и в то же время выяснить, чем занимался Скотт Стоун все это время. Узнать самую сокровенную тайну его сердца.
Как только узнаю эту тайну, я украду то, что для него важнее всего.
2
Кили
Только те, кто вкусил соль истинного горя, могут понять, насколько сладким может быть счастье. Но если горечь сохраняется слишком долго, то счастье на проверку оказывается чересчур приторным. Приторным настолько, что можно получить несварение.
Обычно мне удавалось найти баланс между тем и другим, но все изменилось в декабре… Я вздохнула, и дыхание облачком вырвалось у меня изо рта. В декабре я не чувствовала ничего, кроме боли от открывшихся старых ран, на которые продолжала сыпаться соль. Соль, которая, казалось, никогда не принесет облегчение ранам. Никакое количество пролитых слез никогда не смогло бы исцелить то, чего лишилась я. Вместо этого лишь разбередили старые раны, которые от этого пустили корни глубже, а я обозлилась.
Стараясь не выглядеть слишком удрученно, несмотря на окружающую обстановку, я наклонилась и положила букет сирени в обрамлении гипсофилы на холодную землю перед могилой.
Она любила фиолетовый. А я люблю зеленый.
Это значимо только сейчас. Она была моей близняшкой, которой было суждено побеждать всегда и во всем в этой жизни. А я навсегда останусь той, кто завидует. Ей. Даже в пять лет зависть была горькой пилюлей, которую мне приходилось глотать.
— Интересно, так бывает со всеми близнецами, — размышляла я вслух. — Один такой-то, будет таким-то, будет делать то и то, а другой такой-то, будет таким-то и таким-то, будет делать то и это.
Я повернулась на месте так быстро, что порыв ветра пронесся между мной и мужчиной, внезапно оказавшимся рядом. Изо рта вылетело что-то похожее на «да хрен же ептить ты огородный»! Сердце словно впилось в горло, и я вскинула руку, прикрывая рот, чтобы оно невзначай не выскочило у меня изо рта.
— Вы…
Я собиралась уже наброситься на незнакомца, проклясть его, несмотря на то, что стояла сейчас на кладбище, но слова замерли на кончике языка.
Я подняла глаза вверх ‒ да, вверх ‒ и вперилась взглядом в глаза зеленоглазого мужчины, по венам которого явно текла не красная кровь, а настоящая беда. Это не вязалось с тем, как хорошо он был одет, словно какой-то бизнесмен. На нем был сшитый на заказ костюм и шляпа, словно он позаимствовал ее из другого времени. Даже сквозь туман унылого дня в его зеленых глазах плясали смешинки и что-то хищное и опасное.
— Мне следовало бы дать тебе в морду за то, что ты до смерти меня напугал, — полупрошептала-полупрошипела я.
Да, может, я и не такая огромная, как этот парень, но то, что я высокая девушка с округлостями во всех нужных местах, придало мне смелости не отступать. И то, что я выросла вместе с четырьмя братьями, не делало меня девушкой робкого десятка. Я была той еще грубиянкой, и если бы мне дали лук и стрелы, сразила бы любого хищника, который бы охотился за мной.
К сожалению, лук и стрелы были спрятаны в моей вонючей тачке, припаркованной напротив кладбища. А этот хищник мог бы сразить меня, даже если бы ему пришлось немного подраться.
Мужчина сузил глаза, но минуту или две просто молчал. Во внезапно образовавшемся вакууме тишины я вдруг осознала, что в его пальцах зажато горлышко бутылки виски и виднелись две рюмки.
— Рошин Райан была твоей сестрой.
Он говорил с акцентом ирландца, осевшего в Нью-Йорке. В акценте прослеживалась мягкая певучесть, и когда мужчина произнес «Рошин», это прозвучало как «Ро-Шин». Именно так произносится ее имя правильно. Мы находились на ирландском кладбище, и меня не удивил его акцент. И все же не ожидала увидеть здесь кого-то вроде него. Вообще.
— Почему ты игнорируешь мои слова? — Я не была готова отвечать на его вопрос, поэтому промолчала. — Думаешь, взять и ударить меня по лицу?
— Что?
Он вздохнул.
— Ты собираешься ударить меня по лицу, дорогуша?
Меня пробрала дрожь от того, как он произнес «дорогуша», и я огляделась.
— Не собираюсь, только потому, что сейчас не время и не место. Я бы так и поступила, если бы мы с тобой были где-нибудь в другом месте…
— Только вот это ни разу не правда, — сказал он.
Я изучала мужчину с минуту; казалось, он тоже изучал меня. Мне было интересно, какой будет его улыбка. Просто знала, знала, что его ухмылка, или улыбка, будет очаровательной, в отличие от его опасных глаз. Такие как он были той еще загадкой.
— Это просто невежливо так пугать человека, — парировала я по прошествии еще одной минуты. — Это место, куда люди приходят, чтобы побыть в тишине и покое. А достичь покоя крайне сложно. Тебе стоило бы хоть как-то обозначить свое присутствие или, по крайней мере, пошуметь. Прочистить горло. Сделать хоть что-то.
Он прочистил горло.
Умник.
— Ответ нет. Вы спросили меня, была ли Рошин Райан моей сестрой. Она и есть моя сестра.
— Она умерла, когда была ребенком, — констатировал он.
По крайней мере, у этого парня были мозги, и он мог поддерживать разговор. Я
