человеком, чья жизнь для вас значит больше, чем ваша собственная?
Видите ли, у всех этих сценариев есть одна общая черта.
Воровство.
Обман.
Мошенничество.
Убийство.
Все они считаются неправильными. А последнее даже приравнивается к смертельному греху.
Тем не менее, в зависимости от развития сценария, с вас снимается ответственность за проступок или даже грех, в зависимости от того, под каким углом на это посмотреть.
Реальность ‒ насколько по-разному она выглядит в глазах разных смотрящих.
Даже Робин Гуд был чертовым злодеем, в зависимости от того, кого вы решите спросить.
Спросите меня. И я скажу вам, кто я.
Мир видит во мне мародёра.
Вздумаешь перейти мне дорогу, и я отплачу тебе той же монетой, разграбив твою деревню, взяв все, что, черт возьми, захочу. Я найду то, что тебе дороже всего, и вырву это у тебя, как младенца отнимают от материнской груди. Только вот я уморю малыша голодом, и глазом не моргнув. Позволю умереть медленной смертью той частице тебя, которую ты так лелеешь. Сам же буду наблюдать, как ты только и можешь, что смотреть за тем, что творю я, но сам поделать ничего не можешь.
Робин Гуд ‒ злодей или герой? Ответ на этот вопрос зависит от того, кого об этом спросить.
Спросите меня. Я вам скажу.
Гуд просто знал, под каким соусом себя подать.
А теперь вы скажите мне: каким вы видите меня? Запомните этот вопрос.
Я дам вам время увидеть воочию, как я раскручиваю ниточки этой истории, прежде чем вы ответите на мой вопрос.
Разрешаю вам начать наблюдать за всей этой историей прямо сейчас.
Приготовились.
Внимание.
Погнали, черт побери.
1
Кэш
Когда меня решили выпустить, клетка задребезжала.
— Постарайся сделать так, чтобы мы виделись с тобой в последний раз, Кэш Келли, — произнес охранник. — Ты окончил школу с отличием.
Я ухмыльнулся и несколько минут спустя сделал первый глоток свежего воздуха за три тысячи шестьсот пятьдесят дней1.
Животное наконец-то выпустили из плена грохочущих клеток и стальных прутьев. Или, как сказал охранник, я окончил-таки школу, что означало, что я отсидел срок и теперь был свободным человеком в глазах закона.
Мне потребовалось десять лет, чтобы получить высшее образование. Детектив по имени Джеремайя Стоун арестовал меня по какому-то дерьмовому обвинению в рэкете, хотя он был прекрасно осведомлён, что меня должны были арестовать и предъявить обвинение по двум пунктам обвинения в убийстве. Я пришил двух парней ‒ или, как я их называл, мокрое место, ‒ которые были в машине, когда моего отца, Ронана Келли, убили средь бела дня.
Обвинив меня в менее значимом преступлении было своеобразным способом Джеремайи Стоуна сказать «пошел ты» сыну человека, которого он презирал ‒ моего старика, Ронана Келли, или, как его называли на улицах, Марай (что по-ирландски значит «убийство»). Стоун, не зная жалости, преследовал отца все время, но поймать его Джеремайе не удавалось. До тех пор, пока старика не закатали в бетон. Итак, Джеремайя Стоун опозорил меня, отказавшись раструбить на весь мир, что я хладнокровно убил людей, убивших отца.
Воспоминания обо всех обстоятельствах, повлекших за собой заключение в тюрьму, закономерно приводят к тому моменту, когда в моих руках оказалось письмо, которое сейчас держу. Я получил его за неделю до освобождения, и это было единственное, что сохранил за время, проведенное за решеткой. Я перечитываю письмо каждое утро, каждый вечер, заучивая слова наизусть, словно это не текст письма, а грустная рапсодия, достойная того, чтобы ее вызубрить.
Письмо было от Киллиана, или, как я привык его звать, Килла. Он написал его, разорвав связь не только между братьями, но и близнецами. В письме он извинился за то, что не навещал меня ни разу за десять лет, за то, что ушел, не попрощавшись, и за долгое прощание, которое должно было последовать за этим.
Мой брат-близнец, родная кровь, моя половина, никогда больше не хотел видеть грешника ‒ меня ‒ из-за того, что произошло в тот день, когда убили старика. Пуля, предназначавшаяся мне, усадила брата в инвалидное кресло. Он никогда больше не сможет ходить. Однако вместо того, чтобы искать мести, Киллиан решил присоединиться к духовенству в родной Ирландии. Он хотел спасать души вместо того, чтобы красть сердца.
Я не загонялся по поводу того, какой выбор он сделал. Человек должен прожить жизнь так, как того хочет он. Нет, меня волновало лицемерие Киллиана. Если и был какой-то тип людей, которых я на дух не переносил, так это гребаные лицемеры.
Киллиан решил использовать свое положение новообращённого, чтобы переходить из одной тюрьмы в другую ‒ спасать потерянные души в Ирландии, ‒ но его собственная плоть и кровь были недостаточно хороши, чтобы он заставил себя заглянуть брату в глаза при свете дня. Когда старик как-то сказал, что мы с братом были похожи на день и ночь, братец принял это замечание близко к сердцу. Килл пел, пока я был тем, кто выбивал воздух из легких.
Тем не менее, он занимался спасением грешников, пока его темная сторона ‒ я ‒ даже не стоил того, чтобы Килл перебросился со мной парой слов. Может быть, он чувствовал, что меня уже не спасти.
И в какой-то мере он был прав.
Киллиан знал, что я не покончил с миром, к которому принадлежал, и что им не покончить со мной. Я заявил о мести людям, которые убили отца, но я все еще не испытал удовольствия покончить с теми, кто привел в движение маховик времени. Теми, кто превратил в руины всю мою жизнь.
Во всех моих бедах были виноваты двое.
Джеремайя Стоун и его сын, Скотт Стоун.
Но первый уже не тот старый Стоун, которым был раньше. Он ушел на пенсию, как только сын дослужился до детектива. Нет. Теперь меня интересовал детектив Скотт Стоун, его сын. Я положил на него глаз. Следил за ним
