по себе. Его взгляд устремлен на экран.
Я положила руку на перила. Океан окутан темнотой, и я едва могу различить тихо плещущиеся волны.
— Знаешь, ты так и не сказал мне своего имени, когда приглашал за мой столик.
Он целую минуту работает со своим телефоном, а затем переворачивает его на стол лицевой стороной вниз. Темно-синие глаза встречаются с моими.
— Филипп Мейер, — говорит он, протягивая через стол большую руку. — Очень приятно.
Я беру ее.
— Иден Ричардс.
Он дважды пожимает мою руку, крепко, как будто мы на деловой встрече.
— Еще раз спасибо, Иден, за то, что не оставила меня в одиночестве. Я ценю это.
Моя рука теплая, когда я беру ее обратно.
— Конечно. В смысле, я очень люблю благотворительность.
Его брови поднимаются, а в глазах появляется искра восторга.
— Благотворительность?
Я не успеваю ответить, как возвращается наш официант. У него в руках ромовый пунш в стакане и бокал красного вина, причем один напиток выглядит явно веселее другого. В нем есть веточка мяты и замороженный ломтик лимона.
— Для прекрасной дамы, — с улыбкой говорит официант, прежде чем повернуться к Филиппу. — Вы счастливчик.
Я открываю рот, чтобы сказать — что именно? — но Филипп опережает меня.
— Да, и она очень любит напоминать мне об этом.
Официант смеется, и я бросаю взгляд через стол. Филипп, однако, смотрит на меня в ответ нечитаемыми глазами.
— Ты оказала мне услугу сегодня вечером. Мне повезло больше всех.
Я хочу закатить глаза, но сдерживаюсь, пока официант не заберет наши заказы на напитки и не уйдет.
— Значит, теперь мы пара?
— Я просто подыгрывал, — говорит Филипп. — Не волнуйся, я не забыл о твоих семи годах занятий карате. Или твой баллончик с перцем. Как ты пронесла его через таможню?
— Неважно, — говорю я. Легко провозить всякие вещи, когда они вымышленные. Лишь бы это не натолкнуло его на какие-нибудь идеи.
Но он уже снова смотрит на свой телефон.
Я делаю глоток своего ромового пунша, и он становится таким вкусным. Закрыв глаза, я слушаю шум волн вдалеке.
Я в отпуске. Я на Карибах. Теперь я хозяйка своей судьбы.
И я собираюсь провести время как можно лучше.
— Могу я попросить тебя об одолжении? — спрашиваю я. — Раз уж я оказала тебе услугу сегодня вечером.
Он поднимает глаза.
— Да.
Я протягиваю ему свой телефон.
— Можешь меня сфотографировать?
— Сфотографировать?
— Да.
Осуждение накатывает на него волнами. Я игнорирую его и радостно позирую, поднимая бокал перед камерой, словно говоря "ура".
Через несколько секунд он опускает мой телефон.
— Вот. Я сделал несколько снимков.
— Круто, спасибо.
Его челюсть несколько раз сжимается.
— Ты ведь собираешься заполонить свои социальные сети фотографиями с праздника, не так ли?
Я качаю головой, вспоминая всех наших с Калебом общих друзей. Я не собираюсь унижать себя еще больше, выкладывая фотографии с отпуска, который, как они все знают, был предназначен для двоих.
— Нет. Даже если и так, разве это так плохо?
Вместо ответа он делает глоток вина. Молчание говорит само за себя.
— Могу поспорить, что это было бы еще вкуснее, если бы это был напиток с ромом местного производства, — замечаю я.
— Определенно нет.
Я улыбаюсь. Он похож на одного из ворчливых пятилеток в моем классе, когда они не выспались. За исключением того, что ему, скорее всего, тридцать с небольшим и он трудоголик, а значит, скорее всего, он не спал уже лет десять.
— Что? — спрашивает он.
— Ничего особенного. Просто у тебя не очень хорошее настроение, да?
Он молчит еще долго, и, судя по слабому удивлению на его лице, я застала его врасплох.
Но нужно знать одного, чтобы знать другого. После перелета, во время которого я умудрилась расплакаться не раз и не два, и последних нескольких месяцев, когда я перевозила все свои вещи в новый дом, это освежает. Я не помню случая, чтобы человек, с которым я разговариваю, не знал все о моей ситуации.
Филипп вздыхает, почти неохотно.
— Нет, сегодня я не в лучшей форме.
— Это нормально. Мы не можем все время быть на высоте. — Затем я мысленно повторяю эти слова и тут же качаю головой. — Прости, забудь, что я это сказала.
Он откидывается в кресле.
— Почему ты здесь одна сегодня вечером?
— А ты? — спрашиваю я. Моя левая рука обхватывает бокал. Она голая, без обручального кольца.
Того самого, которое я бросила Калебу после того, как узнала.
Это было драматично и чертовски приятно наблюдать, как он наклоняется над трещинами на тротуаре в поисках сверкающей вещицы. Он всегда ненавидел, когда у него под ногтями оказывалась грязь. Надеюсь, в тот день он получил ее сполна.
Видит Бог, я и так чувствовала себя грязной, когда узнала, что у него был роман с моей подружкой невесты, бывшей третьей частью трифекта лучших подруг меня и Бекки.
— Я путешествую один, — говорит Филипп. — Просто приехал посмотреть на остров.
— Ну, ты только посмотри на это! — говорю я и одариваю его своей самой широкой улыбкой. — Именно поэтому я здесь.
Он проводит рукой по челюсти и смотрит в сторону от нашего столика, на интерьер ресторана. Я следую за его взглядом. Здесь полно народу. Большинство из них — пары, сидящие друг напротив друга за освещенными свечами, покрытыми белой тканью столиками.
Одна пара открыто целуется.
Я простонала.
— Боже, да здесь полно молодоженов.
— Они самые худшие, — говорит он.
— Можем ли мы быть честными?
— Очевидно, да.
— Знаешь, почему они такие плохие? — говорю я, чувствуя, как нервы понемногу тают от внезапно возникшего общего мнения. — Это постоянное оповещение об этом всех вокруг. Как будто то, что они молодожены, имеет значение для всего мира.
Филипп кивает, его челюсть напряжена.
— На стойках регистрации, — говорит он. — Со стюардессами.
— Официантам за завтраком, обедом и ужином. Знаешь, когда я регистрировалась на рейс, я услышала, как кто-то сказал посыльному… пока он нес за них тяжелые сумки.
— По сути, просят его поздравить их, пока он им помогает, — говорит Филипп. — Это низко.
— Очень, — соглашаюсь я. Я делаю еще один глоток из своего почти пустого бокала. Я чувствую себя хорошо. Лучше, чем я ожидала почувствовать себя в первую ночь моего одиночного путешествия. — Ну, я здесь не в медовый месяц.
— Я так и понял, судя по твоей язвительной критике молодоженов, — говорит он. В его тоне звучит сухое веселье. Как будто он хочет, чтобы этот разговор закончился, но не может заставить себя прекратить участие.
— Тонко, да? — говорю я. — Но я должна была быть такой.
— О.
Официант
