штукатурка, ее глаза расширяются…
Пользуюсь моментом, стремительно шагаю вперед, левой рукой перехватывая револьвер и вставляя указательный палец под курок, чтобы исключить еще один выстрел, правая смыкается на горле Марины. Она дергается, широко открыв рот, но я внезапно оказываюсь сильнее, чем думал.
Теперь, когда опасность устранена, на меня находит ступор. В голове вертится миллион слов вроде «как?», «почему?» и еще куча матерных. Что это было? Зачем и почему?! Смотрю, как глаза Марины начинают закатываться, и до меня доходит: ну так вот же тот, кто на все эти вопросы и ответит, если я ее не задушу нечаянно.
Ослабляю хватку, отнимаю оружие и волоку жену — а она точно моя жена при таком-то повороте? — в комнату, разжимаю руку и позволяю упасть на ковер. Она глотает воздух, одновременно держась за живот: на ее халате сбоку расползается пара небольших бурых пятен. Ну да, осколки разрывной пули.
Мы смотрим друг на друга молча — она с ужасом, я, видимо, с негодованием и непониманием — а затем я задаю длинный вопрос, в котором из нематерных только два слова: «какого черта?!».
Молчит, а я как-то неожиданно для самого себя очень быстро беру себя в руки.
— Или ты будешь отвечать, или тебе будет еще больнее, чем сейчас. Почему ты хотела меня убить? За что?
— Я же говорила тебе — не идти к врачу, — тяжело дыша, выдавила Марина.
— А, так значит, мне не почудилась фраза про синие яблоки, да? Итак, ты не хотела, чтобы я шел к врачу… Дай угадаю, ты же ни хрена не моя жена и мой провал в памяти не случаен, да?
Молчит.
— Отвечай, или мне придется сделать тебе больно сверх необходимого. Ты не моя жена?
— Сложный вопрос, но скорее нет, чем да.
— Кто ты такая?
— Можно сказать, что никто. Марина Дремина, в девичестве Ветрова, если тебе это важно.
— Я спрашиваю, какое отношение ты имеешь к моей амнезии.
— Никакого. Не должно у тебя было быть никакой амнезии.
— Что это за фраза про синие яблоки? Гипноз?
— Императивный триггер. Ты должен был подчиниться команде, сказанной после него. Видимо, вместе с импринтингом слетел и триггер тоже.
— Чего-чего? — переспросил я. — Какой такой импринтинг? Что это такое?
— Твоя ложная память.
Я вздохнул: начинает вырисовываться на редкость неприятная картина.
— Итак. У меня пропала ложная память, и ты попыталась не пустить меня к врачу, да? И значит, на самом деле я не Кир, да?
— Да.
— А мою настоящую память стерли, да?
— Нет, ты сам сказал, что и ее тоже забыл.
— Погоди-погоди, тут какой-то бред. У меня настоящая память была или ложная?
— Не «или». Твои воспоминания обо всем до встречи со мной были ложными. Наша совместная жизнь — это и есть твоя настоящая память.
— Ну и кто я такой на самом деле и зачем было стирать мне память до нашей встречи?!
В ее взгляде появилась мрачная мстительность.
— Никто ничего тебе не стирал. Нельзя стереть то, чего нет.
— В смысле?!
— У тебя на самом деле не было ни родителей, ни детства, именно потому тебе записали ложные воспоминания.
— Как такое может быть?! Куда делась моя настоящая память? У человека не может не быть прошлого!
— Ну да, все верно. У человека — не может. Но ты до встречи со мной просто не существовал как единое целое.
— Ты втираешь мне какую-то дичь!
По ее лицу промелькнула гримаса боли.
— Это не дичь. Ты машина, Кир. Которую запрограммировали думать, что она человек.
Я некоторое время молчу: просто слов нету. Она тоже молчит, тяжело дыша.
— Бред. Ведь я же ел яичницу, чувствовал ее вкус!
— Ты не от батареек работаешь. Экспериментальный проект.
— Чей?!
— Понятия не имею.
— Мне все-таки придется сделать тебе больно, я так погляжу.
— Я правда не знаю. Меня наняли быть твоей женой и смотреть, чтобы ты не наделал глупостей вроде похода к врачу. Я всего лишь почти посторонний человек, мне сделали предложение, от которого нельзя отказаться.
— Имена, названия, адреса — тебе придется назвать хоть что-то или мне придется из тебя это вытрясти. Не усложняй все.
Марина, тяжело дыша, покачала головой:
— Не получится. Невозможно выбить из меня информацию, которой у меня никогда не было. Глава или важная шишка в проекте — пожилой человек в очках, с усами и на кресле-каталке, одетый, насколько я могла судить, очень дорого. Я встречалась с ним только один раз и понятия не имею, кто он. Ну, ты можешь мне не поверить и потратить капельку времени на пытки…
— Я могу потратить на пытки гораздо больше времени, если нужно.
Она, борясь с гримасой боли, умудрилась криво усмехнуться:
— Не можешь. У тебя его уже почти не осталось.
— Ты подала сигнал тревоги?! — осенило меня.
— Ага.
Что делать? Здравый смысл подсказывает, что надо валить. Мелькнула мысль, что Марина, может быть, врет, и про меня тоже насочиняла бреда, но…
Есть тут один момент, который заставляет меня верить, и это сама Марина, верней, то, как она держится. От какой-нибудь мелкотравчатой преступницы глупо ждать самообладания или даже просто собственного достоинства. Как будет вести себя никчемная мошенница, если ее план провалился, покушение не удалось и теперь она сама находится на нежелательной стороне ствола? Вот точно не так, как Марина. А вот для военнослужащих из элитных частей вроде морской пехоты вполне нормально держать себя в руках при ранении и попадании в плен. Так что да, я верю, что она действительно служила в морской пехоте. И тот, кто ее нанял, явно выбрал на роль «цербера» хорошего «специалиста». Да, увы, тут все явно всерьез, и мне надо сматываться, пока еще есть время.
Только с самой Мариной-то что теперь делать? Она лежит на ковре, зажимая рукой рану и молча ожидая своей участи, я так же молча возвышаюсь над ней. Дальше-то что? Бросаю взгляд на револьвер в своей руке: крупнокалиберный и потому пятизарядный. Три выстрела сделаны, и у меня лишь два патрона.
Мысль «добить» мелькнула, но я ее отбросил сразу по нескольким причинам. Мне пользы никакой, только патрон потратить. Просто из мести, дескать, ты хотела убить меня, теперь я убью тебя? Забавно, но я не чувствую какой-то
