и уехали. Тот самый тип, что врезался в меня в дверях заправки.
И если бы я была немного осторожнее и взяла с собой сумку с иммобилайзером, телефоном и деньгами, я бы не сидела сейчас здесь.
С заправки я позорно сбежала до приезда полиции и теперь сижу здесь.
У меня нет телефона и связи с Милой и Костей.
В груди давит от осознания беспросветности ситуации.
В голове растекается тупая боль.
Даже если я попрошу у кого-нибудь телефон, проблема в том, что я не могу позвонить им. Я не помню новые конспиративные номера. А звонить на старые…
Всхлипываю.
С таким же успехом могу сразу позвонить отцу, чтобы он меня забрал отсюда. Не сомневаюсь, что номера всех моих знакомых и родных уже под контролем отцовской службы безопасности.
Выдыхаю и обеими ладонями стираю влажные дорожки со щек.
Ну что ж, я попыталась.
Я правда пыталась сделать свою жизнь чуточку лучше, выбрать свой путь сама. Без оглядки на родителей, без страха их осуждения и контроля.
Несколько часов я чувствовала себя счастливой. А сейчас. Сейчас я хочу только плакать.
После всего вернуться домой — значит подписать себе приговор. Даже не знаю, что будет страшнее гнев родителей или прощение господина Амирова?
В виски вкручивается острая боль. Прикрываю глаза и обхватываю себя руками. Не хочу! Я не хочу назад! Господи, как я не хочу обратно в свою золотую клетку.
— Аглая? — раздается рядом со мной смутно знакомый девичий голос. — Аглая Сереброва?
— Что? — поднимаю взгляд. Сквозь слезы вижу размытый силуэт.
Быстро моргаю, прогоняя ненужную влагу.
Передо мной стоит хрупкая девушка, с затянутыми в высокий хвост длинными светло русыми локонами.
Есть в ней что-то знакомое. Сквозь виски простреливает боль.
— Алина? — из памяти выхватываю ее имя.
Мы учились с ней вместе. В параллельных группах. Никогда не дружили, но часто пересекались на лекциях.
Она кивает и продолжает внимательно изучать меня. Потом оборачивается словно ищет что-то.
— Ты здесь одна?
Киваю и всхлипываю.
— У тебя все хорошо?
Медленно киваю. Но сдерживаться больше не могу. Резко качаю головой и закрываю лицо руками. Рыдания душат меня. Губы дрожат, по щекам бегут солёные капли.
— Аглая! Ты что?
Девушка садиться рядом со мной. Чувствую ее нежные прикосновения. Она обнимает меня. Тепло ее тела дарит иллюзию защищенности.
Бросаюсь ей на шею, утыкаюсь в плечо и не сдерживаюсь больше.
— Нет… не хорошо… я потерялась… у меня угнали машину… и телефон… и документы… — выдыхаю по слову через рыдания. — И Мила-а-а-а… и Костик…
— Погоди, — она отрывает меня от себя. — В машине были дети? Нужно срочно вызвать полицию.
Одно бесконечно долгое мгновения я наблюдаю, как она достаёт смартфон и набирает номер экстренно службы.
— Вы дозвонились по телефону экстренной службы…
Глава 3. Аглая
— Нет! Не надо! — практически вырываю смартфон из ее рук и сбрасываю вызов.
Ее идеальные бровки ползут вверх. А во взгляде читаю вопрос и замешательство.
— Детей в машине нет. Только документы и деньги. И мое будущее, — добавляю тихо.
— Так, — Алина растирает лоб рукой. — Я поняла, что ничего не поняла. Едем!
— Куда? — часто моргаю.
— Ко мне, там разберемся, — девушка тянет меня к вовремя подъехавшему автобусу.
Поездка занимает от силы полчаса.
Потом еще минут двадцать блуждания по дворам.
Сумерки сгущаются.
Крепче сжимаю ладошку Алины. Темные полузаброшенные дворы, старые тачки и громкие голоса местных хулиганов.
Страх внутри скручивается тугим клубком. С каждым новым витком сердце бьется все тревожнее и глуше.
— Пришли, — Алина тянет меня к разбитой деревянной двери.
Мы заходим в подъезд.
Меня обдает влажным застоявшимся воздухом. Горячий, тошнотворный с примесью кошачьей мочи и подвальной сырости.
Но Алина словно не замечает ничего. Уверенно поднимается по лестнице.
Поднимаюсь следом и стараюсь ничего не трогать.
Сглатываю вязкую слюну.
Темно зеленая краска на стенах местами облупилась. Побелка уже давно перестала быть белой.
— Заходи, — Алина распахивает передо мной дверь и я с удивлением и облегчением захожу в чистую светлую прихожую.
После ужасов пережитого дня, старых дворов и страшного подъезда здесь мне все кажется прекрасным.
— Ты забыла разуться, — Алина взглядом указывает на мои туфли.
— Ой! — отпрыгиваю назад, на коврик у двери. Опускаю раскрасневшееся лицо и снимаю туфли.
Я не забыла, я даже не думала, что надо разуваться. Дома мы этого не делаем. Идеально стриженный газон, чистые садовые дорожки…
Внутри просыпается червячок сомнения. Может, в моей клетке было не так уж и плохо? Но я тут же заталкиваю его обратно.
Уже через полчаса, после того как я умылась и переоделась в чистую одежду, мы сидим на крохотной кухне и пьем чай.
— Значит, сбежала с собственной свадьбы? — Алина медленно помешивает уже остывший чай ложечкой.
— Да.
— И не хочешь назад?
— Нет, — сжимаю ладошки коленями. Сижу на жесткой табуретке как на иголках.
— Я тебя не понимаю, — наконец выдыхает она. — У тебя же было все! Дом, машина, шмотки, связи!
Упрямо качаю головой.
— Я вообще не знаю зачем ты на журфак потащилась учиться?
— Я хотела свободы! Я просто задыхаюсь в своем доме!
— В таком доме не грех позадыхаться, — бурчит она.
— Ты не понимаешь! Кругом охрана, везде камеры. Вход и выход только после полной идентификации. Поездка в магазин готовиться за неделю. Служба безопасности готовит маршрут, а я должна проверить сценарий, просмотреть список бутиков, кафе…
— Погоди! — она взмахивает рукой, — какой сценарий?
— Ну… — отвожу взгляд. — У меня канал в инсте и на ютубе. Как говорит мама, мой вклад в семейный престиж. Как говорит папа — баловство. Можно?
Протягиваю ладонь к ее смартфону. Она согласно кивает.
Запускаю ютуб и нахожу последний шортс — проходка по бутику.
Алина смотрит молча. Не переключает и ничего не говорит, когда видео зацикливается и проигрывает несколько раз.
— Понятно, — кивает она.
— Я не в восторге от этого, — зачем-то оправдываюсь я. — Но это моя единственная отдушина и применение моему диплому.
— Вот это? — она улыбается. — Ты для этого закончила Журфак МГУ? Чтобы рилсы пилить?
— Шортсы. Но и рилсы тоже.
— Огонь, — она резко отодвигает табурет. Подхватывает со стола свою кружку и порывисто выплёскивает остатки чая в раковину.
— Понимаешь, — заправляю длинный локон за ухо и сама не понимаю, зачем продолжаю. Просто мне это необходимо, — я поздний ребенок. Мои родители почти двадцать лет не могли родить ребенка. Меня любили и баловали, да. Но меня и оберегали. Я не ходила в детский сад и в школу, у меня были няни и лучшие учителя на дому. По такому
