как получилось, что растить меня некому. Из-за этого реагировали на меня люди по-разному: кто-то косился, любопытно или неодобрительно, кто-то — плевался вслед, кто-то сыпал проклятиями и пытался убедить старосту в том, что такие, как я, приносят одни несчастья.
В память мне врезался случай, который произошел, когда мне было двенадцать. Хозяин таверны, у которого сын утонул в море, притащил меня за ухо к старосте и потребовал выгнать меня из деревни, потому что такие, как я, прокляты.
— Она — отродье низвергнутых, — брызгал он слюной. — Таким тут не место! Из-за нее мой Уолли…
— Твой Уолли погиб, потому что не просыхал месяц, — отрубил староста. — И с пьяных глаз вывел шхуну в море, хотя все птицы летели к берегу [1]. Давай, Трэвис, тебе надо поспать. — Он взял хозяина таверны под руку и повел к выходу, взглядом приказав мне подниматься наверх.
Я в тот день долго плакала, потому что подумала, что в самом деле виновата в смерти Уолли, которого видела пару раз и то мельком.
Жена старосты, Норма, пышная и светловолосая, потом объяснила мне, что к чему, и, вытирая мои слезы, сказала:
— Люди по-разному будут к тебе относиться, Унни, но ты должна помнить, что ты — хороший человек, пока не сделала ничего плохого. И ты не должна стыдиться того, кто ты есть. И своих родителей тоже.
Легко ей было говорить. Уже в детстве мне отчаянно хотелось сбежать куда-нибудь, где никто и ничего бы обо мне не знал. Повзрослев, я поняла, что воду в треснувшем кувшине не удержать, и мне не удастся забыть о том, кто я, и кого-то обмануть.
Чем старше я становилась, тем больше привыкали ко мне деревенские. Со временем они стали относится ко мне так же, как многие относятся к трещине, которая пошла по каменной стене дома: некрасиво, глаза от нее хочется отвести как можно быстрее, но жить, в целом, не мешает и срочной починки не требует.
Все изменилось, когда мне исполнилось семнадцать. Перемены не были молниеносными, произошедшими в один день, скорее они назревали постепенно. Все чаще мужчины вместо того, чтобы отвести взгляд, рассматривали меня, пристально и липко. Даже хозяин таверны, который за прошедшие годы успел состариться и поседеть. Я не понимала, что происходит, ходила по деревне, уткнув глаза в землю и ждала новых нападок.
Мне казалось, дело в том, что в последнее время шторма в море не утихали, и жители деревни по привычке винили в этом меня: отродье, мол, низвергнутых, одни беды от нее, вон и куры нестись перестали, и сети пустые.
Но оказалось, что дело в другом. Понимать я это начала, когда Рыжий Джимми как-то вечером зажал меня в углу за таверной и попытался поцеловать. Пахло от него алкоголем и глупостью.
В небе над нами загрохотало, хотя секунду назад погода была ясная.
— Тебя все равно никто замуж не возьмет! — в сердцах заявил он, когда я его оттолкнула. — А я — не обижу.
— Я и не хочу замуж! — воскликнула я. — И целоваться ни с кем тоже не буду!
— Да ты не протянешь одна, — вальяжно хмыкнул он.
— А вот и протяну!
Раньше, чем я закончила, с неба на нас хлынул дождь стеной, засверкали молнии. Джимми задрал голову и ругнулся, а я поняла, что поменяла погоду, видимо, стихийной магией и нужно успокоится, иначе удар одной из молний попадет в деревню.
Оттолкнув Джимми, я убежала, но проблемы на этом не закончились. Вскоре оказалось, что к оценивающим мужским взглядам прибавились ненавидящие — женские.
— Блудня, как и ее мать, — услышала я как-то голос в спину. — Все они такие, даром, что среди людей росла. Вцепилась в нас, как полип, одни неприятности от нее.
Норма, жена старосты, пыталась мне помочь. Однажды она дала мне платок, широкий и шерстяной.
— Купила на ярмарке, — сказала она. — Волосы прикроешь.
Я согласилась и с тех пор не выходила из дома с непокрытой головой, но помогало это мало.
У моей привлекательности для противоположного пола были свои причины, помимо внешности. Вспоминать о них я не любила и с удовольствием бы от них, от этих причин, избавилась. Но увы, это было так же невозможно, как отказаться, например, от носа, глаз или от головы целиком.
Мало какая девушка может пожаловаться на красоту. В смысле, вряд ли вы когда-нибудь слышали: «Вот бы быть поуродливее». Разумеется, никакая девушка вам такого не скажет.
Кроме меня, пожалуй.
— Ты такая красивая! — с восхищением протянула при встрече Ирма. Нам достался один на двоих будуар в девичьем крыле. — Вот бы я была такой же.
От этого одни проблемы, с трудом могу представить, что некоторые девушки об этом мечтают.
— А волосы можно потрогать? — не обратила внимание Ирма на мое удивленное и настороженное выражение лица. — Ого, мягкие! А ты из какого рода?
— Я — Танг, — осторожно ответила я, сообщая этим, что у меня нет семьи, наследства и титула.
Глаза Ирмы расширились.
— Значит, я не буду самой безродной в этой академии! — простодушно улыбнулась она. — Я так рада! Мы обязательно подружимся!
Заводить друзей я не планировала, но настроенная на общение Ирма не оставила мне ни одного шанса.
* * *
Поступление в академию магии было самым сложным, через что мне пришлось пройти, и дело даже не в экзаменах, хотя они были далеко не простыми.
Необходимо было подтвердить наличие стихийной магии (что довольно сложно сделать по заказу, потому что она проявляется стихийно, в этом ее суть), продемонстрировать способности к контролируемой магии, сдать экзамены по чтению, письму, знанию древнего языка, с помощью которого формируются магические формулы.
В общем, поступить в академию магии могут далеко не все, даже если говорить о самых богатых и знатных семьях: если магического потенциала недостаточно, то никакие деньги не помогут.
