задувал сильный ветер, — Он приходил сюда в месяц Ранний. Заказал скульптуру…, — с ошеломлённой улыбкой Андрей провёл по лицу ладонью, будто пытался отогнать невидимую пелену, а на деле готовился убедительно скрыть правду, как от него и требовал Воротов. — Не забрал. Она до сих пор у меня стоит.
— Где она?
— В дальнем конце, под жёлтым покрывалом.
Больше всего Андрею не хотелось объяснять, зачем он накрыл статую. Ему претило обсуждать это в присутствии Картина. Причина была проста — статуя его пугала. Он отчётливо вспомнил, как жутко было заглядывать в её зрачки, каким красивым, но в то же время недобрым казалось её лицо, как часто он ловил себя на мысли, что статуя следит за ним. Порой, оборачиваясь, он был почти уверен, что скульптура двигается. Не намного, но уверенно, неуклонно и по собственной воле она будто поворачивалась вокруг собственной оси. Прикасаться к статуе было неприятно. Андрей мог бы поклясться, что помимо холода и твёрдости мрамора под пальцами ощущалось что-то другое, неуловимое, смутно напоминающее наэлектризованную шерсть, но всё же совсем другое. Хотелось отдёрнуть руку. Сколько ни пытался, он не мог припомнить ни одного материала, дававшего сходные ощущения. Тогда Андрей относил все эти странности на счёт собственных нервов и не рассказывал о том никому, даже Георгу. Не рассказал и сейчас.
Его размышления прервал голос Картина:
— Мы хотим взглянуть на неё.
— Разумеется, идите за мной.
Андрей повёл их в дальнюю часть мастерской мимо последних работ. Георг с любопытством косился на птичьи скульптуры, которые увидеть ещё не успел. Последний год Стрела работал над фигурами для фонтанов на Забавской площади. Позапрошлой осенью градские власти решили дополнить фонтанным комплексом старинный фонтан-пирамиду, существовавший немногим меньше, чем сам город. Для этого пригласили самого Степана Небыличного — инженера, уже успевшего прославиться фонтанами в Керавии, а Андрею предложили заняться скульптурными группами.
На Забавской уже скапливались любопытные горожане, спешившие увидеть недоделанные конструкции. С востока, со стороны улицы Музыкантов, Небыличный установил металлический контур в виде арфы. Когда по шлангам побежит вода, струи фонтана должны стать струнами, а внутри его корпуса заиграет механизм, имитирующий звуки инструмента.
С юга стоит наполовину доделанный птичий фонтан с бронзовой решёткой, установленной вертикально, и бронзовыми же птицами, усевшимися на ней. Стрела недавно закончил фигуру серокрылой вайгроры, и теперь эта ночная жительница дожидалась, когда из мастерской её перенесут на самый верх фонтанной решётки. На столе из каменной глыбы проступали очертания орлиных перьев — птица должна будет сидеть на кромке чаши фонтана, расправив крылья так, будто тоже собирается взлететь на верхушку.
Рядом на площади со стороны театра красовалась ещё одна бронзовая скульптура. Девочка с разлетающимися волосами, большеглазая и беспечная, резвилась с мячом, сделанным из прочного стекла, расписанного насыщенными алыми и жёлтыми узорами, подобно витражу. На эту мысль его, без сомнения, натолкнули работы Светланы Везориной — при воспоминании о ней Андрей в очередной раз вздрогнул, — это ведь она любила витражные росписи. Мяч крепился стержнем к дну чаши так, будто плавал в фонтане, и при правильном освещении отбрасывал на воду цветные лучи.
Прямо за старинным фонтаном-пирамидой виднелась самая большая гордость Небыличного, она-то и приковывала взгляды. Там смешались железная дорога, десятки причудливых шестерёнок и рычагов в форме звериных морд, причудливых грибов и цветочных стеблей. Кучи мелких людей и стрекоз носились по механизму, задевая нужным образом и рычаги, и шестерёнки. Здесь были крошечные копии домов и самих фонтанов, и любимый персонаж Степана — приземистый шестирукий человек с серьёзным лицом, перемещающийся в летательном аппарате по всей конструкции фонтана и налаживающий его работу. Воду пускали по нескольким шлангам с разной скоростью, и тогда начиналось волшебство. Фигуры двигались быстро и слаженно, являя глазам завлекательный мельтешащий мирок.
По обе стороны от фантазийного городка установили мраморные скульптуры танцующих женщин, выполненные Андреем. У обеих развевались волосы и складки одежд, тела застыли в развороте, а руки тянулись вверх. Он сам понимал, что скульптура, которую он покажет Георгу с Николаем, навеяна теми двумя. Она хорошо бы смотрелась на площади между ними. Это было бы красиво, но жутко, и никак не подошло бы для водных забав.
Андрею немного претило то, что Картин всё это увидит, как будто декоративные скульптуры были чем-то личным. Он понимал, это смешно и глупо, и всё же в них он вложил своё многолетнее очарование Градом. Град не походил на остальные провинции империи Валини, не было в нём этой сонной, грязно-удушливой атмосферы. Здесь будто бы ничто не могло быть застывшим. Порой Андрею казалось, что в новых фонтанах вот-вот воплотится живая, изменчивая душа города, где постоянно происходят события, хотя, казалось бы, не в событиях суть, а в чём-то ином.
Всё на свете он бы отдал за головоломки его крыш и дымовых труб, за то, что в конце осени его острые грани мрачны и застылы, и становятся ещё более мрачными в короткий месяц снега. По весне с Града слетала кладбищенская строгость, и улицы превращались в мозаику, подрагивающую янтарно-синими осколками. Потоки света, играя, набирались силы, и в тёплые летние дни дожелта прокаляли небо и выковывали золото из древесных крон. Повсюду дома, до которых в столице додумались лишь три десятка лет назад — причудливые нагромождения балконов, угловых башен и выступов, будто наспех вылепленные из отдельных комнат, интересные своим собственным хаосом.
Когда на Град наползали туманы, само место казалось нереальным. Из серой дымки выплывали чудные строения, похожие на всё, что угодно, грубые камни стен, как в старинной крепости, невозможные ароматы и экзотические растения, которые так любили выращивать местные жители. Любимыми днями для Стрелы оставались те, в которые шёл дождь. Град под дождём не был скучен, он становился притягательным. Казалось, музыка разбегается от реки Лисьес и сыплется по витым перилам мостов и булыжникам улиц до самых далёких закоулков города, льётся пастельными зигзагами крыш и узорами шпилей, на которые можно было смотреть вечно. Весь город представлялся слепленным из воды.
После наступления темноты Град чем-то напоминал столицу. Жизнь на улицах затихала, но не прекращалась окончательно. Многие здесь придерживались своих, особенных взглядов на то, чем надлежит заниматься днём, а чем — ночью. Когда-то в Град приезжал друг Андрея, художник Петер Чремниша. Он устраивал выставки собственных работ то днём, то после заката, часто
