помещения их в структуру совместного внимания (возможно, путем использования многоэлементных определений); б) синтаксически маркировать роли участников; в) отличать мотив просьбы от мотива информирования. Выполнение этих функциональных требований привело к возникновению «серьезного» синтаксиса («serious syntax») в рамках грамматики информирования (grammar of informing)».
Относительно маркировании ролей участников событий Томаселло отмечает, что самый простой его способ — это порядок жестов или слов. Он пишет: «Почти во всех языках мира, как жестовых, так и разговорных, актор/субъект ставится в высказывании перед пациенсом/объектом, по-видимому, поскольку в реальной жизни каузатор (causal source) обычно движется и проявляет активность ранее тех вещей, на которые он воздействует или влияет. Таким образом, этот принцип упорядочения хотя бы в какой-то мере имеет естественное происхождение, но чтобы быть продуктивным, он нуждается в конвенционализации в противовес другим альтернативам».
Итак, «серьезный синтаксис» Томаселло предполагает семантическую организацию высказывания, «падежную грамматику». Если мы вновь обратимся к работе Дж. Брунера (1975/1984), то в ней он отмечает изоморфизм «между падежной грамматикой и структурой совместного действия», который помогает ребенку в усвоении исходной грамматики. Усвоение этих общих структур осуществляется, главным образом, через взаимодействие матери и ребенка в игре. Опираясь на анализ видеозаписей, Брунер утверждает, что «это взаимодействие включает сложные смены ролей между партнерами, как, например, в игре с закрыванием лица и обмене предметами… Такая игра не только акцентирует линию агент — действие — объект в деятельности ребенка, но также позволяет усвоить правила сигнализации и упорядочения последовательностей элементов» (Брунер 1975/1984: 35). Позднее Брунер писал об этом более осторожно, подчеркивая, что освоение структуры предметного действия, смены ролей в ней не то же, что овладение процедурами падежной грамматики, но первое является необходимым условием второго (Bruner 1983).
В записях описания картинок детьми со средней длиной высказывания от 1,08 до 1,59 морфем было обнаружено, что в однословных высказываниях дети следовали прагматическому принципу информативности, перцептивной заметности; в большинстве двусловных высказываний они ставили имя деятеля[4] на первое место, а имя объекта— на второе (Horgan 1976, цит. по: Greenfield, Zukov 1978). Механизм организации двуслойных высказываний, по мнению этих авторов и Э. Бейтс, составной: деятель (каузатор) перцептивно выделен, т. е. на него распространяется прагматический принцип информативности, но одновременно он выделяется и в соответствии с осваиваемой через схему действия падежной грамматикой. Кроме того, такой порядок компонентов поддерживается и речью взрослых. Это упрощает для ребенка освоение прототипических конструкций языка, где роли топика, деятеля и грамматического субъекта совпадают (Bates 1976).
Наш собственный опыт изучения речи больных с передним аграмматизмом (в синдроме афазии Брока) показывает, что противопоставление деятеля и объекта с помощью порядка слов — первое грамматическое правило, появляющееся у больных по выходе из наиболее грубой формы аграмматизма с прагматическим рядоположением слов. Описывая картинку, где мама режет хлеб, больная говорит: «Хлеб нет мама хлеб». При появлении этого правила больные нередко строят предложения с постпозицией глагола: «Кошка курица… несла» и используют порядок слов для построения контрастных пар: «Я пошла соседи, соседи пошли я». Позднее порядок слов подкрепляется регулярным морфологическим противопоставлением оформления субъекта и объекта[5] (Ахутина 1989). Наличие таких самоисправлений и контрастных пар свидетельствует о том, что правило конвенционализируется, использование грамматических средств и, прежде всего, порядка слов становится правилом семантического синтаксиса с «живыми» значимыми грамматическими категориями.
Кроме задачи маркирования ролей участников ситуации «серьезный» синтаксис должен позволять в интересах реципиента помещать акт референции в рамку совместного внимания. Продолжая эту мысль Томасслло, можно сказать, что говорящему при сообщении об отдаленной ситуации необходимо указать общую точку отсчета для разделения совместного внимания и сообщить новое. Л. С. Выготский в соответствии с терминологией современной ему лингвистики говорил, что задачей «семического» синтаксиса с его живыми значимыми грамматическими категориями является реализация во внешней речи членения «психологического сказуемого» и «психологического подлежащего». Таким образом, если «простой» синтаксис Томаселло сближается с понятием смыслового синтаксиса Выготского, то «серьезный синтаксис», включающий не только правила прояснения того, кто, кому и что сделал, но и новые правила прагматического синтаксиса (правила управления вниманием собеседника), может быть соотнесен с «семическим» синтаксисом Выготского.
Перейдем к третьему типу мотивов — мотиву разделения чувств, опыта и знаний (sharing). Поскольку слово «разделение» вне контекста многозначно, sharing в книге переводится и как «приобщение». О грамматике, соответствующей этой группе мотивов, М. Томаселло пишет: «когда мы хотим рассказать окружающим о сложной последовательности событий с большим количеством участников, играющих в этих событиях различные роли, нам требуются еще более сложные синтаксические средства для того, чтобы связать эти события друг с другом и отследить в них каждого из участников. Это ведет к конвенционализации “искусного синтаксиса” (“fancy syntax”) в грамматику приобщения и нарратива (grammar of sharing and narrative)».
Конечно, мотив разделить знания о последовательности событий эволюционно мог возникнуть только значительно позднее мотива информирования о событии, происходящем не перед глазами собеседников. Но если принять во внимание более простые формы приобщения — например, передачу определенной установки, такой как пойти на охоту, «заражения» соответствующими эмоциями, то они могли совершаться и без изощренного синтаксиса. Ритуальный танец с повторением интенциональных движений вполне может служить этим целям. Голосовые реакции, отличающиеся, по Томаселло, публичностью, также могли бы способствовать передаче настроения, приобщению к совместному намерению. На наш взгляд, в первую очередь в рамках мотива приобщения на почве совместной интенциональности, подготовленной сотрудничеством и жестовой коммуникацией, могла возникнуть традиция использования синпрактичных, т. е. включенных в практику, голосовых знаков (как конвенциональных средств, гак и глоссолалических).
Более поздние мотивы приобщения, о которых говорит М. Томаселло, включают намерение к «расширению фонда совместных знаний индивида: делясь информацией, он хочет быть как все в группе, надеется нравиться членам группы и иметь возможность более тесного общения с ними, что послужит установлению связей и построению социальной идентичности». Развивая эту мысль, Томаселло напоминает, что в любой культуре основным «местом» обмена информацией и отношением к ней с другими членами группы являются нарративы, именно они помогают культуре оставаться единым целым в потоке времени. С точки зрения лингвистики, нарративы, содержащие сложные истории, вызывают массу проблем с передачей временной последовательности событий и обозначением их участников. Эти проблемы разрешаются, по мнению Томаселло, с помощью различных синтаксических средств в рамках того, что он называет «искусным синтаксисом». Свыше 6 тысяч языков, существующих сейчас на земле, обладают искусным синтаксисом. История образования новых языков, как жестовых, так и словесных (креольских) обнаруживает те же три этапа эволюции.
Попробуем соотнести три синтаксиса, выделяемых М. Томаселло, с тремя типами организации высказывания: прагматической, семантической и синтаксической, о которых говорит Э. Бейтс в
