срастаются, теряют свой общеустановленный смысл и требуют от читателя влить в них тот смысл, те чувствования, которые вызываются речезвуками, взятыми в прихотливо переплетенных конструкциях.
А когда поэт ставит себе задачей «изобразить» что-либо, опять это изображение наливается тем соком и полнотой, какую трудно найти в языке, застывшем в повседневных шаблонах, изменяющемся в порядке стихийной (неосознаваемой) эволюции чрезвычайно медленно.
Вот строки о пасхальном столе из книги «Зудесник», где по отдельной звуковой аналогии мы или угадываем название блюд или, слыша их впервые, подходим к ним так же, как к замысловатым именам кушаний или напитков в прейскурантах – (удивительно «вкусное название» – что-то за ним кроется?).
В сарафане храсном Хатарина
Хитро-цветисто
Голосом нежней, чем голубиный пух под мышкою,
Приглашала дорогих гостей
И дородных приезжан:
– Любахари, любуйцы – помаюйте!
Бросьте декабрюнить!
С какой поры мы все сентябрим и сентябрим
Закутавшись в фуфайки и рогожи!..
Вот на столе пасхальном
Блюдоносном
Рассыпан щедрою рукою
Сахарный сохрун
Мохнатенький мухрун
Кусочки зользы
И сладкостный мизюль (мизюнь)
– Что в общежитьи называется ИЗЮМ! –
Вот сфабрикованные мною фру-фру,
А кто захочет – есть хрю-хрю
Брыкающийся окорок!..
А вот закуски:
Юненький сырок
Сырная баба в кружевах
И храсные
И голубые
Юйца –
Что вам полюбится
То и глотайте!..
(«Весна с угощением»)
И еще оттуда же варианты:
Тут дочь ее – Назлы,
Вертлявая, как шестикрылый воробей
Протарахтела:
– Какой прелестный сахранец!
Засладила все зубы, право!
И чудо, и мосторг!
Мой мосторг! Мой мосторг!!!
…И снова льются Хатарины приглашальные слова…
А муж ее
Угрыз Талыблы
Нижней педалью глотки
Добавил:
Любахари, блюдахари
Губайте вин сочливое соченье;
Вот крепкий шишидрон
И сладкий наслаждец!
В томате вьется скользкий иезуй,
Да корчатся огромные соленые зудавы
И агарышка с луком –
Цапайте все зубами!..
Главгвоздь гостей
Эсей Эсеич
Развеселись –
Вот для тебя тут
Паром дышит
Жирный разомлюй!..
Для правоверных немцев
всегда есть –
ДЕР ГИБЕН ГАГАЙ КЛОПС
ШМАК АйС ВайС ПюС, КАПЕРДУФЕН –
БИТЕ!..
А вот глазами рококоча,
Глядит на вас с укором
РОКОКОВЫЙ РОКОКУй!
Как вам понравится размашистое разменю
И наше блюдословье!..
Погуще нажимайте
На мещерявый мещуй
Зубайте все!
Без передышки!
Глотайте улицей
и переулками
до со-н-но-го отвала
Ы-АК!
Эти немецкие строки в стихе еще раз демонстрируют необычайную чуткость поэта к фонетической окраске языков (вспомните, как в «Войне и мире» солдат перелицовывает на русский лад французские песни). Поэту мало раз данного слова, он его видоизменяет в целях большей выразительности.
«Дырка» – ы слишком широко и глубоко; как дать впечатление узкого стиснутого отверстия? Наиболее, до свиста суженное впечатление дает – ю.
И поэт пишет:
Из дюрки лезут
Слова мои
Потные
Как мотоциклет!..
«Насколько до нас писали напыщенно и ложно торжественно (символисты), настолько мы весело, искренно, задорно», – говорит он в одном из критических обзоров и приводит для примера отрывок из дра (драмы) И. Зданевича – «Янко круль албанский», написанную, согласно указаний автора, «На албанском, идущем от евонного!»:
Янко (испуганный):
папася мамася
банька какуйка визийка
будютитька васька мамудя
уюля авайка зыбытитюшка!..
В этом смешным говором переданном лепете действительно много подмечено из детского лепета и фонетически вполне передан быстрый испуганный рассказ ребенка на его ребячьем языке (обычно всегда заумном и выразительном в смысле соответствия звучаний тем эмоциям, которые вызывают у ребенка тот или иной предмет).
Крученых – блестящий чтец своих произведений. Кроме хороших голосовых данных, Крученых располагает большой интерпретационной гибкостью, используя все возможные интонации и тембры практической и поэтической речи: пение муэдзина, марш гогочущих родственников, шаманий вой и полунапевный ритм стиха и дроворубку поэтического разговора.
Та же чуткость, которая имеется у него по отношению к речи в письме, заставляет его прорабатывать ее и в живом голосе. Крученых не чуждо представление о заклинательной речи. Его чтение порой дает эффекты шаманского гипноза, особенно отмечу «Зиму» (в «Голодняке» и «Фактуре слова»), в которой звук з бесконечно варьируется, ни на минуту не отпуская напряженного внимания слушателя.
И как бы ни относиться к Крученых, нельзя отказать ему в том, что «разработка слова» проводится им неуклонно, добросовестно и с большим остроумием. И остроумие обывателей, потешающихся над его «нечленоразделями», так же смешно, как желание написать письмо на бумажной массе, лежащей в чане, как сшить штаны из пряжи, как требование вскипятить воду не в медном самоваре, а в медных закисях, окисях и перекисях, проходящих колбы химика.
На огромном словопрокатном заводе современной поэзии не может не быть литейного цеха, где расплавляется и химически анализируется весь словесный лом и ржа для того, чтобы затем, пройдя через другие отделения, сверкнуть светлою сталью – режущей и упругой.
И роль такой словоплавильни играет Крученых со своей группой заумников.
С. Третьяков.
1922 г.
Д. Бурлюк. <Ядополный>
А. Крученых в лаборатории слова занимает целый угол – он злобен и безмерно ядовит…
Это он плескал с эстрады опивками своего чая в первые ряды…
Это он утверждал, что лучшая рифма к слову «театр» – «корова». А если он читал стихи, то шокировал публику «грубыми» народными словами.
Еще бы! после одеколона и рисовой пудры Бальмонта после нежных кипарисового дерева вздохов Ал. Блока Вдруг:
Оязычи меня щедро ляпач!..
Или – Отрыжка.
Как гусак
об'елся каши
дрыхну
гуска рядом…
Маша
с рожей красной
шлепчет про любовь…
(«Учитесь худоги»)
Французившая до-революционная Русь была в ужасе от таких «слов на свободе», как назвал их Крученых… В его лаборатории изготовляются целые модели нового стиля, которые только на улицу выноси и привинчивай к стене!..
Давид Бурлюк.
1920 г.
