большим азартом наблюдал за тем, как я буду выпутываться.
Мужчина на портрете был чем-то похож на Галилея, но у того я никогда не видел головного убора. «Да и зачем бы вдруг тут висел Галилей? — хотя, конечно, кто его знает. Нет, определенно это не он. А может, Декарт? Ну, нет…» — роилось в голове.
— Я не знаю.
Горовиц поднялся с кресла и начал прохаживаться по кабинету.
— О, это тот, без которого современная общеобразовательная школа не могла бы возникнуть. Сразу понятно, что вы не из школы. Хотя его система во многом устарела и активно критикуется сегодня, но она все еще живет. Великий человек, опередивший свое время, — Ян Амос Коменский собственной персоной.
— Без шансов, — признался я.
— Прошу дальше.
Следующий портрет также был мне не знаком. Пожилой мужчина, чем-то похожий на Фрейда, в очках и с интеллигентной бородкой, держал на руках девочку, укутанную платком.
— Я не знаю, кто это.
— Ну, подумайте.
— Нет. Не знаю.
— Как же так?.. Это же известное фото Януша Корчака, последовавшего за своими воспитанниками в газовую камеру.
Мне не было стыдно за неузнавание. Мало ли чего я не знаю, — есть что-то такое, что знаю я, но не знает он. Все относительно.
Последним был портрет крупного мужчины в плаще и кепке. У него тоже были борода и очки, но только он был уже из нашего времени. Что-то знакомое в лице… Актер, режиссер, писатель, ученый? Итальянец. Я не мог вспомнить его имя, но был уверен в национальности.
— Не сомневаюсь, что знаю его, — сказал, повернувшись к директору.
— Охотно верю.
Я изо всех сил напрягал свою память, но ничего конкретного на ум не приходило. Было лишь предчувствие, что этот человек мне знаком.
— Ну же! — дразнил меня Горовиц. — У вас нет права на ошибку. Имя.
— Умберто Эко.
Нет, я не узнал, а лишь среагировал на слово, которое сложилось у меня в название самого известного романа этого писателя — «Имя розы», который был прочитан взахлеб еще в студенческие годы. Позже я долго думал, была ли это подсказка или простое совпадение. В любом случае получилось хорошо и тонко. Правда, радость от выигрыша вскоре затмило другое — через несколько дней я узнал из новостей, что писатель умер. Вот теперь уже у меня не оставалось сомнений, что это была подсказка, но не со стороны Горовица, а другой — неведомой силы, что притянула меня сюда. Я кинулся перечитывать бестселлер, и мое буйное воображение уже сравнивало меня с Вильгельмом Баскервильским: я прибыл во Дворец, как он — в бенедектинский монастырь, чтобы разгадать важную тайну.
Глава II, где повествуется о скромном жилище и быте начальника методотдела
Я снимал жилье на окраине города. Квартирка была крохотной: спальня, коридор, служивший в том числе и кухней, ванная комната и балкон. Тут, конечно, требовался основательный ремонт, особенно по части сантехники и плитки в ванной, которой местами недоставало. Засаленные обои, незатейливая мебель: тумбочка со сломанной дверцей, старенький шифоньер, стул с вытертым сиденьем и никаких тебе там диванов и кресел — только кровать. Плиты не было, и мне пришлось довольствоваться электрической плиткой. Старенький холодильник на балконе я воспринимал как вершину бытовой техники. И не важно, что он сильно морозил: в южном климате пусть лучше так, чем пропавшие продукты. Зато вид на море все оправдывал. Просторный балкон — вот что было настоящим сокровищем моего жилища. Днем, конечно, на балконе было нестерпимо жарко, и я спасался лишь тем, что опускал на окно соломенную штору, но зато утро и вечер были мои. Я любил здесь завтракать и ужинать. На балконе стоял добротный деревянный стол, служивший мне одновременно и для трапезы, и для работы, как письменный. Он превосходно сохранился, несмотря на то что навес над балконом не мог его надежно уберечь от всех капризов погоды приморского города. Такой же надежной оказалась табуретка. Еще угадывался синий цвет, в который она была когда-то выкрашена. Мне повезло еще и в том, что я жил на последнем этаже, а это значит, надо мной никого не было и только небо могло наблюдать мои долгие чаепития. Я любил слушать чаек, которые кружили совсем рядом, правда, убирать за ними свой балкон совсем не любил, но прощал им. Я любил смотреть, когда во время шторма море бьется о камни, и полюбил спать с открытым балконом, чтобы было слышно, как волны передают человечеству свои приветы. Я так привык к морскому воздуху и ветру, что вскоре стал испытывать к ним настоящую зависимость. А после того как у одного букиниста, с кем я завел знакомство почти сразу после переезда, был куплен старенький шезлонг, мои балконные вечера стали и вовсе незабываемы.
Несмотря на то что квартира требовала ремонта, я старался содержать ее в чистоте — в безупречной чистоте. По этой причине, как мне казалось, она выглядела вполне достойно. Как мог наводил уют. Все у того же владельца маленького букинистического магазинчика я приобрел торшер с абажуром из ткани и раскладное легкое кресло. И хотя ставить все это было особо некуда, я точно знал, что эти вещи нужны моему дому, и не ошибся.
Поздними вечерами я раскладывал кресло и ставил его под торшером, чтобы почитать книгу или журнал. По дешевке я накупил кучу журналов: «Иностранная литература» и «Вокруг света» за шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы прошлого века. Это было настоящее сокровище для меня. Конечно, что-то из этого можно было бы взять и в библиотеке Дворца, но я, как подлинный стяжатель умозрительных драгоценностей и книжный флибустьер, непременно хотел завладеть всем единолично. В выходные я на долгие часы погружался в чтение, листая пожелтевшие страницы, на которых рассказанные истории перемешались с историями тех, чьи пальцы их некогда касались. Многие брезгливо относятся к старым изданиям, потому что кто-то уже пользовался ими. Они полагают, что стократно читаные тексты — тот же палимпсест, и что даже если в них отсутствуют пометки карандашом и жирные пятна, а все страницы целы, все равно такие книги неизбежно хранят наслоения иного порядка. «Если над текстом уже смеялось, плакалось, думалось другими, то как протиснуться сквозь это все свежему восприятию?» — должно быть, вопрошают они. Это замечание я нахожу справедливым, но сам получал удовольствие от таких вот дефектов, обращая их в изысканную приправу к основному блюду.
У букиниста я купил также репродукцию старой карты с океанами и материками, с фрегатом, компасом, китовыми хвостами
