Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
ограничить неудобства, проистекавшие от присутствия французов в Германии. Он незамедлительно вступил с послом России в переговоры, которые нетрудно было привести к желаемой цели, ибо они отвечали всем пожеланиям российского двора.
В то время как последствия занимавшего всю Европу трагического события ослабевали в Берлине, в Санкт-Петербурге они только разворачивались. И оказались сильнее, чем где-либо. Молодой, пылкий, непоследовательный двор, свободный от осторожности ввиду удаленности от Франции, вовсе не сдерживал своих претензий. Курьер прибыл в Петербург в субботу, накануне воскресного дипломатического приема. Император, обиженный высокомерием Первого консула и вовсе не расположенный к сдержанности, в данных обстоятельствах прислушивался лишь к своей обиде и к слезам страстной матери. Он приказал всему двору облечься в траур, даже не посоветовавшись со своим кабинетом. И, когда настало время приема, император и двор оказались в трауре, к великому удивлению послов, которых никто не предупредил. Представители европейских дворов с радостью приняли сие свидетельство скорби, ставшее настоящим унижением для Франции. Французский посол, генерал Гедувиль, присутствовавший, как и все, на приеме, оказался в чрезвычайно сложном положении, но проявил спокойствие и достоинство, поразившие очевидцев этой странной сцены. Император прошел мимо него, не проронив ни слова. Генерал не выказал ни волнения, ни смущения и спокойно осмотрелся, внушив своей сдержанностью уважение к французской нации, опороченной великим несчастьем.
После столь неосмотрительной огласки император стал совещаться с министрами о том, какого поведения надлежит придерживаться империи. Этому молодому, чувствительному, но столь же и тщеславному монарху не терпелось сыграть важную роль в делах мира или войны. К вышеописанному скандалу он присоединил политический демарш, куда более серьезный, чем демонстрация чувств двора. Поначалу воспротивившись, его советники затем придумали весьма рискованное средство, а именно предложили императору выступить против захвата Бадена, сказавшись гарантом Германской империи. Это оказался, как мы увидим, крайне неосмотрительный демарш.
Статус гаранта Германской империи, присвоенный себе российским двором, был весьма спорен, ибо его последнее посредничество, осуществленное совместно с Францией, не получило впоследствии закрепления формальным актом. А таковой акт был столь необходим для действительности гарантии, что послы Франции и России немало совещались с немецкими послами о необходимости его заключения и о форме, каковую ему надлежало придать. Однако акт так и не был заключен. За его отсутствием оставались лишь слова Тешенского договора, в котором Франция и Россия еще в 1779 году гарантировали особые отношения между Пруссией и Австрией относительно Баварского наследства. Сомнительно, чтобы данное обязательство давало право вмешательства в вопросы внутренней политики Германской империи. В любом случае, если империя и имела основание жаловаться на нарушение территории, то первоначально заявлять возражение надлежало затронутому государству, то есть Великому герцогству Баденскому, или, самое большее, германской, но уж никак не иностранной державе.
Таким образом, Россия не имела никакого права поднимать этот вопрос, и ее действия ставили в неловкое положение Германию, ибо, хотя и оскорбленная, Германия не имела желания затевать ссору, исход которой было нетрудно предвидеть. Наконец, подобное публичное выступление было крайне неосмотрительно. Едва минуло четыре года с тех пор, как преступление, которое клеветники называли отцеубийством, обагрило кровью Санкт-Петербург. Убийцы отца еще окружали сына, и ни один из них не понес наказания. Сменивший захворавшего Воронцова молодой князь Чарторижский, к его чести будь сказано, резко возражал против этого демарша, но пожилые члены Совета выказали в этом случае не более благоразумия, чем молодой монарх: страсти, по части благоразумия, уравнивают все возрасты.
Итак, Петербургский кабинет решил послать германскому Сейму ноту, дабы привлечь его внимание к нарушению территории, недавно свершившемуся в Великом герцогстве Баденском. Такую же ноту по тому же предмету направили французскому правительству.
Этим не ограничились. Римскому двору было засвидетельствовано живейшее неодобрение по поводу выказанной им снисходительности в отношении Франции в деле выдачи ей эмигранта Вернега[3]. Российского посла немедленно отозвали из Рима, а нунция папы выслали из Санкт-Петербурга. Невозможно представить себе более неуместных и оскорбительных действий в отношении иностранного двора, какого бы порицания он ни заслуживал.
После всех этих в высшей степени неосторожных демаршей петербургский двор занялся предупреждением их последствий. Естественно, заговорившая новым языком Пруссия, прежде оставлявшая Россию ради Франции, а теперь оставившая Францию ради России, была выслушана со всем возможным вниманием. Фридриха-Вильгельма попытались вовлечь в континентальную коалицию, независимую от Англии, но склоняющуюся к ней. Однако пришлось довольствоваться предложениями прусского короля. Вынужденный оставить Ганновер французам, он стремился посредством соглашения с Россией оградить себя хотя бы от неудобств, связанных с их присутствием. Он хотел только этого, и невозможно было заставить его желать большего.
В конце концов были приняты взаимные обязательства, заключенные в двух декларациях. Вот в чем они состояли. До тех пор пока французы ограничиваются оккупацией Ганновера и численность их солдат в этой части Германии не превышает тридцати тысяч, оба двора обязуются пребывать в бездействии и придерживаться установившегося порядка вещей. Но в случае увеличения численности французских войск и захвата ими других германских государств, они договариваются о противодействии новому вторжению. В случае же, если их сопротивление продвижению французов к северу вызовет войну, они должны объединить свои силы и поддерживать совместно начатую борьбу. В таком случае российский император предоставлял, без всякого ограничения, все ресурсы своей империи в распоряжение Пруссии.
Этот достойный сожаления договор, подписанный Пруссией 24 мая 1804 года, сопровождался, однако, с ее стороны множеством оговорок. В своей декларации король говорил, что не позволит легко вовлечь себя в войну;
что присылка нескольких сотен человек по ежегодному и регулярному рекрутскому набору не может считаться увеличением численности армии в Ганновере; что случайное столкновение с одной из мелких германских держав не может принудить его к разрыву с Францией, но только ее безусловное намерение расширить свое присутствие в Германии, выраженное в реальном и значительном увеличении численности французских войск в Ганновере. Молодой император не сообщал своему обязательству подобных ограничений. Он безоговорочно обещал присоединить свои войска к войскам Пруссии в случае войны.
Этот договор, столь своеобразный по форме, оставался тайным. Едва его заключив, король Пруссии испугался, что, заручившись гарантией со стороны России, он теперь слишком открыт со стороны Франции. Внезапность прекращения переговоров с Францией о союзе, его торжественное и суровое молчание по делу герцога Энгиенского теперь казались ему гибельными для мира. И он поручил Гаугвицу торжественно заявить французскому послу о нейтралитете Пруссии, соблюдаемом до тех пор, пока численность французских войск в Ганновере не будет увеличена. Вследствие чего Гаугвиц, внезапно нарушив вынужденное молчание, объявил Лафоре, что король дает слово чести хранить нейтралитет, что бы ни случилось, пока французов в Ганновере не более тридцати тысяч. Он добавил, что это обещание
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204
