– Смогну и сам, да себя костерить на чём свет стоит – зазорно.
Все трое усмехнулись.
– Ну так давай, меня словцом пригрей, – вызвался Демид.
– Добро. Но смотри, не отпускай, пока не произнесешь: «Господи, благослови раба твоего Николая». Да говори с толком.
– Добро.
Демид с интересом посмотрел на краснеющий в углях нож, затем взялся за горячую рукоять. Раненый закусил очищенную щепку и кивнул в ответ на вопросительный взгляд. Уверенно и быстро солдат прижал красный металл к ране – зашипело, запахло, Николай захрипел, однако ногу не отдёрнул.
– Господи Боже, благослови раба твоего Николая.
Пот выступил на лице, влажная щепка выпала из сведённого рта, и раненый откинулся на спину.
– А-а-а-х-х, стар я становлюсь для такого лечения.
– На-ка, попей воды, – протянул флягу Демид.
– Давай перевяжу, да ещё мазь у меня есть чудодейственная, – сказал Фёдор.
Он достал из своего мешка глиняную кубышку, запечатанную пробкой, и моток льняной повязки.
– Не худо б было повязку-то сварить.
– Вяжи так, устал я.
– Хозяин – барин.
Фёдор сноровисто смазал рану мазью, перевязал, и острая боль притупилась, сменившись ноющей.
– Да ты лекарь.
– Он у нас всю роту пользовал, много лучше полковых дохтуров, – пояснил Демид.
Николай завернулся в одеяло и хриплым голосом проговорил:
– Демид, твоя первая стража, затем Фёдор, потом меня будите.
Солдат смежил веки и повернулся на бок.
– Ишь ты, раскомандовался, – негромко возмутился было Демид.
– Как по мне – его право, – сказал Фёдор и стал укладываться.
– И то верно.
* Сидор – заплечный мешок, рюкзак.
** Армейский тесак – холодное оружие ближнего боя с однолезвийным чуть изогнутым клинком и гардой. Общая длина 850 мм, длина клинка 705 мм, ширина клинка 40 мм. Штука серьёзная, считай – меч.
*** Багинет – от французского «байонет» – кинжал, вставляемый в дуло мушкета для атаки в ближнем бою, предок штыка. Общая длина 320 мм, длина клинка 180 мм, ширина клинка 27 мм.
Глава 2
– «Бо-бро-цскъ», – запинаясь, прочитал Тихон надпись на верстовом столбе при въезде. – Боброцск. Ну, добрались, слава богу!
– Нет, здесь мы не задержимся, – сказал офицер, ехавший чуть впереди.
– Как, разве нам не сюды?
– Нам в село Сухая Берёзовка, а это еще вёрст двадцать.
– Эх, в Воронеже не остановились, Москву в ночь проехали, а допрежь ещё было, – начал бубнить слуга, вспоминая все тяготы долгого пути.
Непривычен был Тихон ни к путешествиям, ни к верховой езде и потому с тоской смотрел на городские виды.
А они поначалу напоминали деревню: плетнями очерченные широкие огороды, крытые соломой избы, хлева да сараи. Отовсюду доносились гогот гусей, кудахтанье куриц да визг свиней, покрываемые время от времени заливистым лаем дворовых кобелей. Репа, капуста, свекла и тыква властвовали на грядках, кое-где уступая моркови, чесноку с луком да прочей травке-зелени, которую так любят добавлять хозяйки и к месту, и не к месту.
На пороге одной из хат, уперев руки в бока, стояла высокая крепкая красивая баба в расшитой кичке, сорочке, пёстрой юбке и сарафане, лихо, прямо под пышными грудями, подвязанном цветастым гашником*. Она глядела на двух всадников открыто, смело, слегка приподняв кончики губ, будто бы прицениваясь. Молодой усатый кавалер с красивым чуть горбатым носом, в красном золоченом офицерском мундире и невиданных высоких сапогах получил высочайшую цену и по этой причине был сразу отставлен в сторону – сколько ни торгуйся, а сто рублей не собьёшь. А вот его спутник, мужчина хоть и в услужении, зато свойский – с приличной бородой, в добром коричневом кафтане и яловых сапогах – этот был красавице, как говорится, по карману и потому получил от неё самую лучшую, самую безотказную из улыбок, каковых в её арсенале хватало.
Оба путешественника женщину заметили, да и мудрено было такую пропустить. Но офицер в ответ на её взгляд лишь коснулся тремя пальцами треуголки. А вот Тихон, ему сразу стало неспокойно, руки его начали попеременно хвататься то за отвороты кафтана, то за бороду. Глаза также пришли в движение и, хотя честно пытались смотреть в лицо прекрасной хозяйке, все время скатывались куда-то ниже – ближе к гашнику.
– Ваше вы-со-ко-благородие, – медленно и внушительно, как ему казалось, начал Тихон, не отрывая от женщины взгляда, – господин капитан, дозвольте обратиться.
Такое длинное именование всегда предваряло какую-либо просьбу из разряда «дайте воды попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде».
– Нет, Тихон, на постой мы останавливаться не будем.
– Да я вовсе не о том хотел сказать!
– А о чем же?
– Да вот, теперь уж и забыл, – раздосадованно буркнул тот.
Сзади, будто в ответ на эти слова, послышался смех ехидной обольстительницы.
Чем дальше вглубь поселения продвигались всадники, тем уже становились улицы, сменившие лёгкий, открытый наряд плетней на строгий мундир заборов и тынов. Солома на крышах уступила место дранке и тёсу. Менялись и сами дома: от квадратных тёмных изб с крохотными мутными оконцами – до высоких теремов с подклетями, крылечками, резными наличниками и венцами.
Улицы, добравшись до центра, упирались в площадь неправильной формы, где расположился примечательный архитектурный ансамбль из деревянных торговых рядов, неказистого казённого кабака, трактира, церкви и дома дворянского собрания. Последнее строение разительно отличалось от прочих: каменное, двухэтажное, с колоннадой в четыре столпа, с высокими окнами и двустворчатыми дверьми, оно как бы венчало собой всё поселение. Впрочем, было, скорее, венком, нежели венцом, причем сплетенным девицей, которая хотя и видела, как следует составлять цветки, но сама еще не набила руку.
Весьма также возможно, что девица эта была несколько ленива и воровата. Так, лестница имела уже вид скорее затрапезный, чем парадный: многие ступени разошлись и нахватали в зазоры меж собой всякого сора. Перед лестницей когда-то начинали укладывать брусчатку, но до конца дело так и не довели, и замощено было только шагов пять. Остальные же камни, обтесанные и готовые, лежали чуть поодаль большой, поросшей травой, кучей. И конечно, на площади, в виду окон городской короны, раскинулась на все четыре стороны широкая, малость обмелевшая по сухому времени, лужа. Сей водоём являл собой пасторальную картину, лишь ждущую своего живописца: на правом его краю гусыня учила своих детей держаться на плаву, с левого края лохматая дворняга лакала воду, при этом лукаво поглядывая на птичье семейство.
