Глава 1
Дорога неспешно шла через перелески и поля, изредка поворачивая то вправо, то влево. Никто уже не вспомнит, почему и зачем ей нужны были эти извивы; быть может, когда-то она огибала широкие ручьи или овраги? Или мешал её бегу кусок скалы, принесённый могучим ледником? Кто знает, сейчас ничего подобного рядом не было видно, а поворот был. Что там, за ним, ещё поди разбери, тем более, что уже вечерело, и подступающая ночь вычернила стволы деревьев и накинула густую тень на кусты и разнотравье подлеска.
Вот и решили четверо путников не пытать удачу, а сделать привал тут, на небольшой поляне. Они расстались с своей спутницей – дорогой, с которой провели вместе весь день, и отправились собирать хворост. Быть может, утомление тому причиной или что ещё, но разговаривали люди мало, обмениваясь иногда лишь парой-тройкой слов.
Разведя огонь и рассевшись вокруг, они наконец расслабились.
Трое были одеты в мундиры. Эти мужчины сидели вокруг костра свободно, вытянув натруженные ноги и разложив вокруг свои вещи: заплечные мешки, кожаные пороховые сумки, пистолеты; чуть в стороне стояли составленные в пирамиду ружья. О том, что это служивые, говорили и их лица – усатые, но без бороды, с морщинами, а кое-где и шрамами.
Четвёртый – парень, едва перешагнувший порог отрочества, с цыплячьим пушком под носом – в компанию не вписывался: безоружный, в ношеном коричневом кафтане, расшитой рубахе-косоворотке навыпуск и серых, заправленных в сапоги, портках. Его вполне можно было принять за подмастерье или сына зажиточного крестьянина.
Хоть и шли по дороге вместе, но теперь каждый ел своё: кто яйца с хлебом, кто солонину. Один из них, повыше и покрепче прочих, а по годам самый старший – на висках его уже белела седина – развернул перед собой тряпицу с жаревом. Он брал рукой куски мяса, отправлял их в рот, сопровождая каждый зубчиком-другим чеснока, и жевал долго, с чувством, не упуская из внимания ни волоконца. А когда с мясом покончил, то сдобрил солью краюху и принялся за головку лука. С хрустом откусывал он от неё изрядные доли и заедал их горбушкой. Приговорив луковицу, глубоко вздохнул, неспешно выпустил воздух и полез рукой в сидор*. Пошарил в нём скорее для порядка, чем для поиска и достал маленькую пузатенькую фляжку, сделанную из тыковки. Зубами вытащил деревянную пробку, глянул, хитро сощурившись, из-под бровей на спутников и принюхался к содержимому.
– Куда ты, Николай! Спалить нас решил? Ведь в чреве твоём и без того геенна огненная!
– Ничего, – улыбнулся тот. – Авось не погорим.
Обняв губами горлышко, он запрокинул голову и, влив в рот никак не меньше четверти, сделал большой глоток. Двое других служивых, не сговариваясь, проводили фляжку взглядами.
– А-х-к-х-м, – выдохнул Николай, занюхал порцию последним кусочком хлеба, кинул его в рот и протянул тыковку соседу по левую руку. – Отведайте, товарищи, ради знакомства.
Солдаты один за другим выпили по глотку водки и одобрительно покивали. А подмастерье замешкался, вдохнул несмело и, конечно, закашлялся.
– Э-э-э, поскрёбыш, – усмехнулся солдат, передавший парню выпивку.
– Ну-ну, с первого раза не всяк её примет, – поддержал молодого Николай, забирая пустую фляжку. – А хорошо, други, отмахав вёрст двадцать, вытянуть ноги да вот эдак повечерять, а?
– Да, твоя правда. А мне, пожалуй, такая же баклажка пришлась бы к поясу, – ответил насмешник и заткнул большие пальцы рук за широкий кожаный ремень.
– Окстись, Демид, да ведь она у тебя порожняя бы по все дни болталась! – возразил ему сосед справа, и сразу стало видно, что они старые знакомцы.
– А ты, Федька, почём знаешь?
– Да уж знаю.
– Ха, и то верно, – улыбнулся Демид.
Служивые разомлели и прилегли, опираясь на локти. Фёдор расстегнул поясной ремень и для пущего удобства отложил свой армейский тесак** в ножнах в сторону.
– А где же вы, братцы, служили? – спросил Николай.
– В Краснопольском мушкетёрском полку, под командой полковника Усова Семёна Ивановича.
– Так вы «поляне», стало быть?
– Они самые.
– А довелось ли вам, «поляне», быть в деле под местечком Хопиш, что в Мелевской земле, лет пять тому назад?
– А как же, – ответил Демид. – Дали мы тогда прикурить туркам!
– О, так мы, выходит, ребятушки, соратники с вами. – Николай снова полез в сидор, но вынул оттуда только кисет и трубку. – Эх, жаль, тыковка у меня одинокая.
– Что ж, и ты там был?
– Я-то? Был. В Снегирёвском гренадёрском полку.
– Ну?! Так ты из высоколобых?
– Точно так.
– Вот же Бог нас водит! Доберёмся до кабака – с меня кварта ординарной, – сказал Демид.
Фёдор достал из-за пазухи кожаный кошель, туго перетянутый у горловины и протянул Николаю:
– На-ка, отведай турецкого табачку, яблочного. А что же ты нынче в зелёном ходишь?
– Благодарствую. Да ведь уволен я со службы, как, мыслю, и вы. А амуницию эту мне господин капитан справил, да неладно сделал.
– Почему ж неладно? – спросил Фёдор.
– Иль зазорно тебе, гренадёр, что по табели понижение вышло? – усмехнулся Демид.
– Не-ет, на вас, на пехоте, всякая баталия держится, вам почтение каждый выкажет, кто не дурак. А сделал все ж неладно. Мундиры-то у нас – с иголочки, а мы-то сами – потёртые, давно уж не рекруты. Так где ж это видано, чтобы старый рядович в новом ходил? Да и сапоги… – Николай махнул рукой.
– Хм, верно, – кивнул Федор. – Но нам-то что за дело?
– А то, что инкогнито!
– Чего?
– Инкогнито! Сиречь тайно. Скрытно нам надлежит быть, ведь мы ни к какому полку не приписаны, да и про дела наши сторонним людям знать не надобно.
– Эвон оно как! Да-а…
Солдаты закурили, и вокруг разнёсся благовонный дым яблочного табака. Молодец один только не дымил и уже начал клевать носом.
– Ты ложись, Олежка, спозаранку нам сызнова ногами вёрсты мерить, – сказал Николай.
Парень, и за день, и за весь вечер не сказавший ни слова, только облегчённо кивнул. Расстелил одеяло, помолился про себя, лёг и сразу уснул.
– Откуда ты, Николай, себе такого спутничка выискал? – недовольно покачав головой, спросил Демид.
– То приказ господина капитана.
– А давно ты с его высокоблагородием?
– Пару зим да почитай два лета.
Помолчали.
– А доводилось ли вам… доводилось ли сшибиться с кромеш… – шёпотом начал было Демид, наклонившись к костру.
