а без бананов у них никакого волшебства не получится.
— Значит, самое время, чтобы туда поехать, — настаивал Роберт, — главное, чтобы ты решился.
— Ты думаешь, нам это удастся?
— Конечно. Нужно прихватить с собой веревку. Выжжем газ, посмотрим, что там такое, сфотографируем и вернемся.
— Там питонов полно. Можно и поохотиться, мясо у них такое вкусное, — размечтался Коп Фен. — Только очень уж далеко ехать, да и дорога опасная. Мео[1] засады устраивают.
— Я рожден под счастливой звездой, — рассмеялся журналист, — меня называют Робертом Счастливчиком. Будь спокоен, все будет в порядке.
Стерня кончилась, теперь они взбирались по крутому склону холма, на котором, окруженная живой изгородью из терновника, возвышалась вилла губернатора. Повсюду валялись старые ящики из-под патронов, промасленная бумага, винтовочные гильзы и ржавые обожженные металлические ленты от пулеметов. Загремел металл, рыжие крысы бросились вниз, к ямам, из которых раньше выбирали глину. Зной угнетал, бумага на жаре скручивалась, тихо шуршала, кузнечики падали с сухим треском и, испуганные, тяжело улетали. Нагнувшись, чтобы взглянуть на машинописный документ с большими печатями, Роберт почувствовал зловоние, исходившее от разлагающегося трупа. Сладковатый, тошнотворный запах напоминал о войне.
Коп Фен остановился и показал на полуобгрызенные, черные от засохшей крови ступни, высовывающиеся из-под груды осыпавшейся земли.
— Они расстреливали и бросали трупы сюда. А землей засыпали потом, взрывая заряд динамита.
— Это ваш человек? Так почему же вы его не похоронили как полагается?
— Кто же знает, кого здесь расстреляли? Говорят, что это какие-то городские, но никто этих смертников не знал. Королевские солдаты вылавливали их по деревням. Скорей всего, они были нездешние.
Под лучами палящего солнца человеческие мышцы превращаются в твердые черные волокна, с трудом поддающиеся крысиным зубам. Рассказать бы об этом дома, да кто из коллег захочет дослушать до конца… Замахают руками: оставь, сами видели, столько раз и здесь, у нас, находили сотни трупов в присыпанных землей рвах. Какое нам дело до этого дикаря? Еще и подтрунивать начнут! Вот если бы, мол, это оказался ты — но ведь не было случая, чтобы ты не выкрутился. Ведь надо же — будто предвидел, что именно во Вьентьяне начнутся волнения, что произойдет революция!
Кем был этот человек? За что его убили? Возможно, он скрывался от облавы, которую устроили правительственные войска, а может, бежал куда глаза глядят… Этого было вполне достаточно, чтобы его задержали, а потом изощренно пытали, но он ни в чем не признался, только дико выл… Как его после этого выпустить — он весь в крови, а полиция ошибаться не может, и, чтобы его окончательно утихомирить, потребовалась всего одна пуля.
Роберт попытался сосчитать глубокие воронки, сплошь изрывшие красноватый склон. Они напоминали фотографию луны, их оказалось двадцать три. Значит, под этой свалкой, под грудой бумаг и ржавых консервных банок, скрывалось много безымянных могил. Уходя, он еще раз оглянулся на торчавшие из-под осыпавшейся глины ноги, похожие на старые корни: пальцы были поджаты, как будто их щекотали, невыносимо раздражая, крысиные зубы.
Роберт с сопровождающим его солдатом поднимались наискосок по склону; комки глины, скатываясь и рассыпаясь, шелестели мятыми бумажными листами. Зловоние больше не ощущалось, — тут, на высоком месте, дул ветерок, доносивший запахи амбаров, спелого зерна и сытости.
— Ты знал, что мы тут увидим? — спросил Роберт солдата.
— Знал…
— Так вот почему ты хотел идти по тропинке у ручья!
— Нет, я и вправду люблю смотреть на купающихся девушек. — Коп Фен растянул губы в широкой улыбке.
Они вошли в хозяйственные пристройки дома со стороны кухни, перед которой лежал связанный пятнистый кабанчик. Повар нежно поглядывал на его голубой глаз со светлыми ресницами, точа нож о каменную ступеньку. Дальше стояли зеленые, сложенные четырехугольником ящики со снарядами. Двое часовых, подстелив солому, спали тут же на полу. Солдаты прижимали к груди автоматы, будто любовниц, чтобы и во сне чувствовать их близость. К углам ящиков были привешены сохнущие полотенца с вытканными на них словами о победе революции.
Роберт остановил Коп Фена: ему не хотелось вспугнуть девушку, которая, видно, только что вернулась с купания, потому что обеими руками отжимала мокрые распущенные волосы. Небольшого роста, стройная, она изогнулась словно в танце и, напевая, босой ногой отбивала ритм. Девушка была в длинной, до щиколоток, черной юбке, туго обтягивающей узкие, мальчишеские бедра.
— Кто это?
— Нравится? — ухмыльнулся солдат. — Можешь заказать ее себе на ночь…
— Проститутка?
— Нет. Эта придет, только если сама пожелает. Она от мужа убежала. Свободна.
Из приемника лилась мелодия слоу-фокса, низкий голос жаловался на английском языке, что он кого-то ждет в затянутом туманом порту. Девушка жестоко обращалась со своими волосами, она не расчесывала их, а просто раздирала гребнем.
— Тари! — окликнул ее солдат.
Девушка быстро оглянулась, обнаженные смуглые груди ее упруго дрогнули, сверкнули на коже упавшие с волос капли.
Девушка что-то быстро сказала по-лаосски, и Коп Фен засмеялся. Она как-то даже вызывающе стояла на самом свету, и, только заметив восхищенный взгляд белого человека, взяла полотенце и набросила его себе на шею, чтобы прикрыть груди. Но когда девушка подняла руки, чтобы заколоть волосы серебряным гребнем, груди снова обнажились, притягивая взгляд.
— Она говорит по-французски? — шепнул Роберт солдату.
— Говорит, — засмеялась девушка, — и просит, чтобы к ней обращались «мадам».
Роберт воодушевился: была возможность разговаривать без посредников и обойтись без свидетелей.
— У вас очень хорошее произношение, — начал он.
— В нашем доме даже к слугам обращались по-французски, к тому же у меня была учительница из Парижа.
— Меня зовут Роберт Маляк, я журналист. А вас?
Ладонь у нее была узкая, но рукопожатие было по-мальчишески крепким.
— Я вдова. Правда, мой муж еще жив — когда пришли партизаны, он удрал с американцами. Но для меня он умер. Я к нему не вернусь. Я останусь здесь, на освобожденной территории.
— А что вы здесь делаете, среди солдат?
— Надоели они мне, как москиты, но я близко не подпускаю их… Правда, я к ним привыкла, ведь я была женой офицера. Танцую, пою, учу девушек, сейчас организовала ансамбль. Гражданские заповеди, когда их произносит, да еще стихами, красивая девушка, легче усваиваются. Нам аплодируют, мы нравимся, нас страстно желают, а мы можем этого не замечать. Наконец-то я свободна. — Эти слова она подчеркнула. — Вам этого не понять, ведь вы никогда не были товаром на продажу.
— Я знаю, что здесь жену покупают у ее родителей.
— Или вынуждают их продать ее, а отказом можно нажить неприятности. Мой муж меня выкрал. Замотали голову тряпьем — и в охапку. Вывезли на грузовике. «Повизгивает, хрюшечка», — смеялись. «Узнает, что такое кабанчик, так и
