жизни. Его лицо видели все, но запомнить могли лишь единицы. Поэтому все на него странно смотрели: с широко поднятыми глазами, натянутой улыбкой, вежливо жали руки, учтиво спрашивали, как его дела, и отворачивались.
У кампании был символ- почтальон. Говорят, что еще в семнадцатом веке первый владелец предприятия до того, как основал свой бизнес, работал обыкновенным почтальоном и, чтобы увековечить начало своего успеха, он первым делом нанял в свою небольшую кампанию доставщика писем. Это стало традицией, и из года в год каждый новый директор организации, перед тем как приступить к должности, приглашал на работу нового почтальона. Доставщики писем действительно были важными людьми в кампании: более двух веков они разносили письма сотрудникам, являлись вестникам передовых новостей, с ними приятно беседовали, поддерживали дружественные связи, однако с появлением современных технологий, потребность в почтальонах снизилась, и они стали символом, олицетворяющим прошлое. Проще выражаясь, они превратились в обуз. Но традиции нарушать пока никто не осмеливался, и доставщики писем исправно получали свою заслуженную зарплату, а вместе с тем приобретали еще неуважение со стороны остальных сотрудников, которые, чтобы заработать почти такие же деньги, оставались в офисе до самого позднего вечера. А почтальон, в основном ничем не занятый, выполнял все свои немногочисленные дела и все оставшееся время тихо курил в сторонке, наблюдая в окно за кипучей жизнью мегаполиса. Питер Бин был единственным, кто относился к доставщику писем нейтрально. Ему была безразлична зарплата другого сотрудника, так как он все равно получал больше. Главным показателем человечности у Питера Бира была память на имена и лица. Если человек запоминал его, то сразу же становился лучшим другом. Но таких оставалось единицы.
В какой-то момент Питер и почтальон разговорились во время перерыва и стали поддерживать постоянный дружественный контакт. Почтальон, что удивительно, запомнил имя Питера и взамен получил единственного сотрудника, который не относится к нему с враждой. Их беседы не были наполнены каким-то осмысленным контекстом, темы для разговора они выбирали самые пустяковые и мирно проводили свои перерывы, обсуждая ту или иную ерунду.
— Странно видеть пепельницу, стоящую не на столе, ближе к дивану, а на подоконнике, прижавшуюся к углу, — уставившись в окно, произнес почтальон, как только Питер Бир вошел в курительную комнату. Его длинные темные усы двигались вместе с губами и немного колыхались.
— Видимо, сегодня ей холодно. Надо бы попросить подключить отопление к нашему этажу.
— Отопительный сезон начнется завтра. Вряд ли ей холодно. Наверно, просто одиноко.
— Ей никогда не бывает одиноко, — Питер сел на мягкое кресло, заляпанное пятном от табака. Достав портсигар, он протянул сигаретку почтальону.
— Благодарю, но вы не правы, — сказал доставщик писем, покрутив в руке белую полоску. — Всем бывает одиноко, а неживым предметам тем более. Они же неживые. Они не могут пойти постоять около гидранта, взглянуть на витрины дорогих магазинов и просто подышать морозным осенним воздухом. Им одиноко быть неживыми.
— Не думаю, что стояние возле гидранта- это первая вещь, которую необходимо делать, когда обретаешь ноги. Я, если бы у меня отросли ноги, побежал бы в парк и громко-громко кричал о том, как же счастлив.
— Не будете вы счастливым, — отмахнулся почтальон.
— Извините, — возмутился Питер, — почему это не буду? Я способен передвигаться куда быстрее, чем мог до этого. У меня останется больше времени на свою жизнь, потому что путь из точки А в точку Б займет куда меньше времени. А безногим инвалидом я трачу непростительно много часов только лишь на передвижение.
— Время делает вас таким счастливым? — густые брови почтальона удивленно поднялись. — Мне жаль вас. Не в времени счастье, а в том, как ты его теряешь. Ты можешь высыпать из мешка все письма сразу, при этом довольствуясь тем, как красиво выглядит белый водопад бумаги. А можешь вытаскивать по одному каждое письмо, читая или нет каждый адрес, рассматривая каждую марку, понюхивая каждый конверт. Кто-то любит момент, кто-то долгий, но тщательный процесс. Я думаю, тому, кто всю жизнь не мог даже дышать, великим счастьем будет стоять и наслаждаться тем, что он живой. Вот, что будет считаться счастьем.
— Ему будет тут же не хватать этого счастья. Он забудет про него и привыкнет к своей жизни. Ему нужно мыслить шире!
— На всех вас- широкомыслящих- уже мира не хватает! Вы только и умеете, что занимать пространство, а правильно пользоваться ею- нет. Вот, например, вы. Вы многосторонний человек, который разбирается во многом, умеете держать диалог с людьми, но быть профессионалом в какой-нибудь одной сфере у вас никогда не выйдет, потому что вы распыляетесь.
— Вы меня путаете с кем-то другим. Разбираюсь я только в часах. Больше ничего не могу в этой жизни: ни любить, ни ненавидеть, ни страдать, ни чувствовать.
Почтальон задумчиво рассматривал сигарету Питера в руках, пока докуривал свою.
— Вы правы, ошибся. Мы с вами одиноки оба. И счастья своего вряд ли когда-нибудь найдем.
— Я не переживал ничего такого, чтобы понимать что-либо о счастье, — ответил Питер, глядя на противоположное пустое кресло. — Будь у меня тяжелая жизнь или успешная семья, я бы, может быть, дал вам собственное определение счастья.
Пошел дождь. Почтальон улыбнулся.
— Вот, смотрите. Капли тоже ломятся сюда. Значит, тоже одиноки, хотя их много. Они все из одного облака падают, а найти общий язык не могут. Знаете почему? — доставщик писем ехидно посмотрел на Питера.
— Ну и почему же?
— Они неживые! — и почтальон тихо засмеялся.
— Эти хотя бы падать могу. А пепельница нет…
— Об этом лучше не думать, — продолжая хихикать, доставщик писем переложил с подоконника на стол пепельницу. — В дни полного одиночества, которое так или иначе наступает, как бы ты не пытался его избежать, можно легко впасть в отчаяние. Легко!
Питер почувствовал странный вкус крови на своих губах. Он только сейчас заметил, что случайно раскусил ее.
— Если вся жизнь- это день полного одиночества?
— Радуйтесь! Оно никогда не наступит!
— Оптимист, — спокойно выбросил Питер. Сгорбленная у окна фигура почтальона показалась ему в этот момент такой уродливой и неправильной, что Бир поморщился, а доставщик писем заметил это.
— Оптимистом меня лучше не называйте, — улыбнулся он. — Называйте меня вашим затылком.
— Хорошо, буду теперь вас называть своим затылком. А вы меня, пожалуйста, продолжайте называть по имени. Это делали так мало людей, что я, порой, сам забываю, как оно звучит и как пишется.
— Договорились, — правый ус почтальона колыхнулся. — Это будет крепкий союз, который окончится полным поражением человечества!
— Или одиночеством пепельницы.
— Здесь ни то, ни другое не имеет смысла. Главное, чтобы вы осознали,
