меня один сруб пустует. Ну и пара рук, пара глаз.
Вечером трое сидели снаружи за столом, прикрытым двухскатным досчатым навесом. Рядом остывал мангал. У пирсов плескалась рыба. Стоял штиль, воздух был свеж и приятен: перед праздниками потеплело.
Говорили о машинах. Сергей жаловался на барахлящую трансмиссию, и Ивана, хорошо понимавшего технику, это веселило: он предупреждал после покупки ровно о такой проблеме.
— Говорил я тебе брать старую японку, — указывал Иван куда-то на восток куском ветчины.
— А патриотизм твой где? — ответил Сергей, черпая картошку.
— Патриотизм у меня где надо, а у тебя — мазохизм. Ладно, — тут же добавил он, не желая обижать приятеля, — скажи честно: выпендриться хотел. Эта «Виктория»7 у тебя одного небось на весь Урал.
Сергей, словно услышав только последнее, довольно улыбнулся:
— «Victory». Да, редкая.
— «Виктори» — это «Победа»? Ну, давай за Победу!
— Егор, чего пустой? Дай налью.
— Он не пьёт, — пояснил Иван.
— Совсем?
— Угу.
— А что так? Здоровый, как лошадь.
Иван пожал плечами и стал добывать из банки вёрткий огурец: вилка была и коротка, и тупа.
— Не, ну ты скажи, религия что ли? — не унимался гость. Егор молча смотрел на свою ложку.
— Ладно, оставь его. Хороший парень.
Глава 5. Любовь к жизни
Сила Егора порой ставила Ивана в тупик. Он мог вытащить на берег лодку, просто ухватившись за борт одной рукой, легко переворачивал её; неказистый топорик в его руке разваливал на дрова плотные толстые поленья… Сила и ловкость его были какими-то спокойными, лишёнными напряжения, естественными, и создавалось ощущение, что это вовсе не весь Егор, а только малая часть его возможностей. Нельзя сказать, чтобы тело его как-то оправдывало сказанную силу: мышцы рисовались отчётливо скорее от стройности, чем от большой массы.
— Мистика, — ворчал в усы Старорук, сам себя считавший человеком не слабым.
Другая странность заключалась в том, что загар никак не приставал к Егору, хотя тот с конца мая обыкновенно ходил голым по пояс. Кожа его казалась белой, но при этом не обгорала под полуденным солнцем, холод и жара как будто совсем не беспокоили юношу.
Они жили порознь, не часто пересекаясь: обоим это подходило. Иногда Иван звал Егора помочь — тот никогда не отказывал, и если занимался в эту минуту чем-то своим, то охотно всё бросал: «Подождёт».
Егор ел один. Когда на озеро приезжали друзья Ивана, тот приглашал Егора «вместе посидеть», и юноша всегда соглашался, но каждый раз это ощущалось какой-то благодарностью в сторону начальника станции. Возле домика Егора находился удобный сход в воду, прикрытый с одной стороны мысом, образовывавшим правый берег Ивановой бухты. С другой стороны громоздились камни, на самом большом из которых — сером ледниковом валуне — Егор любил сидеть на закате. С началом июня юноша всё чаще, взяв свои простые снасти, уходил в вечерних сумерках на середину озера, возвращаясь уже с восходом. Наблюдая со стороны, сложно было сказать, когда и сколько он спал — ясно лишь, что спал он не много.
* * *
Июнь выдался жарким и богатым на грозы. В районе озера ветер гонял тучи кругами, а перед самым закатом сминал массы водяного тумана в грозную черноту. Непогода, громыхая и всаживая с треском молнии в случайные деревья, резвилась и растрачивала свою удаль по-над Пайтымом.
Того же хотелось летом Ивану.
Зимой он напоминал джеклондоновского Волка Ларсена, выброшенного со своим разломанным кораблём на последний берег, но стоило лесу снова стать зелёным, наполниться птичьим пением, и природная жажда жизни разгоралась в его узких глазах. Иван начинал меньше пить, по делу и без дела гонял по озеру, ремонтировал, строил. Возил на станцию женщин.
«Начальника озера» хорошо знали в бывшем совхозе «Дальний» (теперь именовавшемся не иначе как фермерское хозяйство), в паре деревень к востоку от города. Постоянного романа Старорук не имел; он любому стал бы отрицать самую возможность заняться семейной жизнью. Внутри же такой жизни он и желал, и боялся. Боялся, потому что детство его было совсем не таким, каким положено быть детству, а семья — не тем, что хочется вспоминать, перебирая старые фотографии. Он строил: по берегу стояли уже пять приземистых срубов. В таком количестве не было причины: друзья останавливались в «спасовке» и лишь изредка занимали один или два. Теперь в дальнем поселился Егор. Один из домов перестал пустовать, а вместе заполнился и один уголок в пустоте Иванова сердца.
Из всех знакомых с Иваном женщин чаще всего на станции бывала Варвара — ветеринар с рыжими волосами, зелёными глазами и кошачьими какими-то манерами: своеобразной грацией, которая имеет большое влияние на мужчин в провинции. Выглядела она ровно на свои тридцать три, жила одиноко, легко, без страхов и лишних стеснений. Однажды она выручила Ивана. Дело было зимой; Старорук сильно заболел, а поскольку ко врачам его могла отправить только кома, Иван дотянул до момента, когда стало совсем дурно, и невозможно было ни спать, ни есть из-за жара, кашля и тошноты. Скрипя зубами и рискуя слететь с дороги или попасть на встречную полосу, Иван приехал к Варваре не за помощью — «за какой-нибудь таблеткой, поскольку водка с перцем не помогает». Оставаться он наотрез отказался, а на предложение Варвары поухаживать за ним на станции страшно выпучил глаза и с трудом сдержал поток ругательств. Дождавшись пачки антибиотиков и бутылки солодки, он бросил с тревогой смотрящей на него спасительнице: «Буду должен. Заеду…», и, качаясь и сдерживая кашель, вышел.
Через неделю Иван уже колол дрова, топил баню, отправился на охоту. Он считал, что спасла его солодка — не в последнюю очередь по причине того, что настойка была спиртовая.
Иван привёз Варвару на станцию восемнадцатого числа, так предупредив Егора:
— Погостит у меня одна персона пару-тройку дней. Вот тебе ключ от сарая, рыбачь, гуляй где хочешь — только не мешай. Лады?
— Хорошо.
Иван пошёл было заводить «Ниву», но неожиданно развернулся и спросил:
— А у тебя-то подруга есть?
Егор мотнул головой.
— Тогда в следующий раз с собой в город возьму. Познакомлю кой с кем. Тебе такому, как бы сказать, любая рада будет — даже завидно.
Заливистый громкий смех Варвары не стихал на станции до позднего вечера. Всю ночь Чавач недовольно поводил ушами, поглядывая в сторону «спасовки». Светлая летняя ночь перетекала незаметно в утро, и помолодевший будто на десяток лет Иван, сияя, как самовар, вразвалочку направлялся к воде умываться.
Варвара выходила не раньше полудня. В первый
