слюны.
Спорить было недосуг: правая рука Монакуры была уже свободна, а больше ему ничего и не требовалось.
«Ёбну её головой вон об тот булыжник», — приметил Пуу подходящую под его цели каменюку, — «Дурной пластиковый череп, набитый электроникой, разлетится в брызги.»
Сержант исполнил молниеносный бросок, но кончики его ногтей лишь чиркнули по женской обнажённой ноге, и тут же носок стрёмного сапожища влетел ему прямо в рот, разбивая губы и кроша передние, коричневые от дыма и крупные, как у жеребца, зубы. Монакура всхрапнул и забулькал. Грязная борода окрасилась красным. Он стал похож на людоеда из книжки-раскраски для детей.
Ельня морщилась, взирая на глубокую, кровоточащую царапину на своей ноге.
«Нихуя не киборг», — грустно подметил Монакура, — «Но я не могу с ней справиться. Позор тебе, сержант.»
— Я же сказала, что не робот. Будешь ещё пытаться? — Она слегка склонила голову к плечу и напоминала сейчас лохматую немецкую овчарку, внимательно ожидающую приказа.
— Буду,— прорычал сержант, отплевываясь сгустками крови и кусочками зубов.
Он уже частично избавился от своих пут — стоял на четвереньках. Распрямляться вверх — на все свои два метра десять сантиметров — не было ни времени, ни терпения.
Он бросился вперёд в убийственной кабаньей атаке.
И снова поймал пустоту.
Носок клёпанного кожаного сапога, что вошел ему в лоб, наверняка был укреплён металлической пластиной.
Потом Монакуру некоторое время методично били. Но не очень сильно. Просто, чтобы немного успокоить.
— Ладно, твои попытки закончены, — Ельня присела над ним; одной рукой ухватила копну дредов и приподняла его голову, — Расклад такой. Называй меня Ельней. Я говорю — ты выполняешь. Говоришь, когда я разрешу. На трусы мои пялиться можно. Понял?
— Не понял, — в щеке Монакуры зияла дырка, оттуда пузырились и текли слюни, перемешанные с кровью.
Молниеносный удар свернул его длинный нос на бок, что-то отвратительно хрустнуло и второй удар зафиксировал его новое положение на физиономии сержанта. Красное, измазанное грязью и кровью, лицо, моментально побелело, сам он обмяк и повис, намотанный за косицы на руку кровожадной суки.
— Я буду звать тебя Йолей, — слабо пролепетал Пуу, теряя сознание, — Ельня — реально дурацкое имя.
* * *
Когда он снова пришел в себя, ноги его оказались свободны, а руки скованы спереди вполне себе комфортными полицейскими наручниками. Боль в голове, сломанном носе и разбитом рту изрядно доставляла: похоже, он пытался проглотить гранату, но не успел. Йоля что-то протянула ему.
— Возьми, попей, — её рука, покрытая густым рыжим пушком и россыпью веснушек сжимала термос с диким пойлом из липового чая и самогона.
Монакура потянулся вперед скованными руками и она вложила в них сосуд. Отрава выливалась через дырку в щеке. Пуу посмотрел на девушку, как обиженный щенок. Йоля понимающе моргнула и ладонью зажала рану. Сержант пил, и с каждым глотком наступало облегчение. Нежная ладонь мягко забрала бутылку и разбитых губ сержанта коснулся фильтр прикуренной сигареты.
— Сейчас я буду тебя спрашивать, попытайся отвечать. Не надо оскорблений и бесполезных ругательств, — она подмигнула ему, — Понял?
Монакура закивал головой вверх-вниз, как китайский болванчик.
— Кто-нибудь ждёт тебя?
Кивание.
— Сколько их?
Моргнул три раза.
— Придут тебя искать?
Мотание.
— Воины?
Мотание.
— Где они?
Мотнул головой в сторону болота.
— Вы там живете?
Йоля внимательно посмотрела ему в глаза.
— Все трое женщины?
Кивок и вздох.
— За болотом город, верно?
Кивок.
— Хорошо. Успеем до темноты?
Кивок.
— Хорошо, малыш. Скажи теперь, как меня зовут?
Монакура тяжело засопел, сплюнул под ноги кровавый комок, открыл рот и опять закрыл.
— Быстро, падла, произнес моё имя. Моё настоящее имя. Правильно, по буквам.
Она придвинулась ближе. Избитый сержант непроизвольно зажмурился и услышал тихий, постепенно удаляющийся смех. Монакура выдохнул, открыл глаза и забулькал. Он тоже смеялся.
* * *
Они шли уже второй час. Обычно от дома, где он жил со своими женщинами, до мест охоты Монакура добирался за час. Иногда, в самые голодные для зверья последние месяцы зимы и первые месяцы весны, одичавшие собаки, лоси и даже медведи забредали в город, чем сильно упрощали жизнь добытчику. Сам городок уже давно был начисто обобран своим властелином, хотя иногда преподносил неожиданные сюрпризы. Обследуя захламлённые улочки, опустевшие дворики, дома, чердаки и подвалы, сержант иногда натыкался на поразительные находки. К примеру во дворе одного облупленного дома, выглядевшего словно вертеп каннибалов, сержант обнаружил заросшую высоким бурьяном асфальтированную вертолётную площадку, на которой, поникнув обугленными винтами, стоял обгоревший остов небольшого двухместного летательного аппарата. А не так давно, Монакура нашёл тщательно замаскированный люк в полу уже много раз обследованного дома. Внизу было много чего удивительного, например прекрасно оборудованная комната пыток со множеством соответствующих приспособлений. Сержанту особенно понравилось кожаное кресло со множеством тугих ремней, стоящее посередине комнатёнки под прицелом трёх видеокамер. Некоторое время он мечтал усадить туда одну из своих женщин, да только как то не сложилось. Кроме всего прочего, сержант нашёл там несколько упаковок консервов. Вполне себе годных. Монакура сглотнул голодные слюни.
«Как он вообще теперь будет есть? И дышать?»
Нос, сломанный в нескольких местах, заложило напрочь, а из дырявого хлебала вываливались питьё и еда.
«Откуда ты взялась такая жёсткая?», — подумал сержант, — «Скоро я это узнаю. Неужели ты думаешь, что можешь справиться с бывшим российским диверсантом, тупая ты пилотка?».
Йоля, идущая впереди и несущая на плече ствол громадной винтовки, вдруг остановилась, сбросила его на пол и, на развороте, разрядила в подбородок сержанта тщательно подготовленный оверхенд. Монакура, который был огромным, хотя и весьма худым мужчиной, брыкнулся, как подкошенный, приклад гигантского оружия придавил его к земле.
«Идешь, хуйню про меня всякую думаешь. Эта сука умеет читать мои мысли. Хорошо, что до носа не дотянулась — третьего перелома я бы не выдержал.»
— Да, я умею читать твои мысли, — улыбнулась ему Йоля, — Ещё раз назовешь меня сукой...
Монакура ясно представил себе эту высоченную девчонку в том прекрасном кресле из тайного подвала. Йоля улыбнулась, подошла и помогла ему встать, ухватив под руку. Он хотел обхватить её точёную талию, повалить, а затем откусить этот красивый носик, но женская очаровательная улыбка просто обезоруживала. Бывший сержант тяжело вздохнул и стал покорно подыматься на ноги.
* * *
Шли друг за другом и несли на плечах семнадцати-килограммовую «Анцио» — Йоля впереди, Монакура сзади; сержант был прикован наручниками
