Торм на продажу шло в основном то, что выходило из посадских кузниц: иглы, проколки, крючки, лезвия для ножей, наконечники стрел… Обычно перед хлябью народ берёт их охотно, запасается впрок. А поскольку приоградских денег в Торме не водится, расчёт лесовики ведут кто чем богат: звериными шкурками, реже золотым песком, который они зовут "этловой кровью", блестящей и прочной, отливающей в синеву змеелюдьей чешуёй. Иногда притаскивают "этлову слезу" — дивные прозрачные камни, играющие на свету весёлой радугой. Бывает ещё, просят подвезти кого с хутора на хутор, а то — передать козлёнка, мешок репы или пару штук холста. Так потихоньку возок наполняется под завязку, а на поясе у торговца повисает всё больше дощечек с отметками о том, кому, чего и сколько доставить к началу следующего травостава. Но тут уже как повезёт. Может статься, приедешь по первопутью, а на месте хутора развалины горюн-травой затянуло. Потому как это Торм. Сушь да хлябь — для человека непростая пора.
Прежде, впрочем, и по травоставу всяко бывало. Добрыня давно топтал торговую тропу. Случалось ему по молодости и прорубаться по вешкам через заросли с тяжёлым коробом на плечах, и дубьём махать, отбиваясь от разбойничков, и в болоте прятаться от ракшасов… Пару раз он даже оказывался обобран до нитки и чудом оставался жив, так что не понаслышке знал, насколько спокойнее стало с тех пор, как согласно княжьему указу каждый обоз сопровождает пара крепких вооружённых ребят. За их работу, ясное дело, приходилось платить, и кое-кто из торговцев ворчал, Добрыня же помалкивал и платил исправно. Возраст давно поубавил ему и прыти, и отваги, зато сильно прибавил ума и желания добраться до дому целиком. Доля же воина — она простая: сегодня на коне, завтра под конём. За то плату и получают.
Под соснами было светло и чисто, тропу устилали сухие иголки, между высокими стволами гулял ветерок. Вот только вместо прохлады он приносил лишь душный смолистый жар. За Добрыниным возком пристроилась целая вереница пешего народа, так что теперь Нарок ехал в голове небольшого каравана и, как ему казалось, весьма внимательно смотрел по сторонам. Ничего выдающегося на глаза не попадалось. Чудеса Торма, столь красочно расписываемые иными патрульными за кружечкой пива, упорно прятались, заставляя маяться не только от жары, но и от скуки.
Торвин ехала позади возка. Привычно прочёсывая глазами обочины тропы, она то и дело натыкалась взглядом на своего напарника. Всё-то на нём было новенькое, скрипучее, ещё пахнущее мастерскими и складом крепостицы, но притом какое-то корявое, смотрящееся на в общем ладном парне неловко и бестолково. Вот ведь даёт гарнизонный кастелян! Одеть и снарядить десять человек новобранцев так, чтобы каждому всё было не по руке и не по размеру, это ж нарочно кому поручи — не справится. А тут человек делает подобные чудеса раз за разом, без малейшего напряжения. Дар какой-то особый, не иначе.
Но вообще — свою справу надо иметь, свою. Слишком многое в жизни может зависеть от некстати расстегнувшейся (или наоборот, не расстегнувшейся) пряжки. У самой Торвин и оружие, и амуниция были совсем простые, внешне ничем не отличающиеся от казённых, но каждую вещь ей мастера делали на заказ, и мастера это были не из худших. Да и конёк её, внешне ничем не примечательный, был выбран ею не за просто так. Он отличался выносливостью, удобным и верным ходом, а главное — был послушен и не пуглив. Снова скользнув вдоль тропы, взгляд Торвин споткнулся о лошадь напарника. Коня-то выделили… Ненадёжная тварь этот Воробей, полохливая и спотыкучая. И подкова на задней левой уже болтается. Тьфу…
Парня, которого им всучили при воротах, Добрыня, выделив ему от щедрот латаную — перелатаную рубаху и огромные полосатые портки, усадил на облучок рядом с собой.
— Так ты чей будешь? — спросил он, потихоньку разглядывая паренька из-под ресниц.
— Родом я из Зеленопутья, — бойко ответил тот, — А зовусь Вольник, сын тётки Егозы.
— Зеленопутье, говоришь? Не слыхал. Это где ж такой хутор?
— Далеко, отсюда не видать.
— Ну-ну. Не влетит тебе от родни, коль вернёшься в чужих обносках?
— У мамки нынче своих дел хватает, чего ей обо мне беспокоиться…
— Отец-то что скажет?
— Отцу тем более не до меня. Я давно сам по себе.
Добрыня покивал сочувственно: этот Вольник был с виду парень крепкий и ладный, но едва ли ему набежало от роду больше пятнадцати Маэлевых кругов. И сразу видно, что растёт, как сорная трава в овраге, некому его на ум наставлять. Ну да ничего, жизнь научит, лес обтешет.
— А чем кормишься?
— Когда чем. Чаще по лесу хожу.
— Охотник, значит, лесной ходок? А скажи мне, ходок Вольник, чем ты так того мужика допёк, что он на тебя при народе с ножом кидаться вздумал?
Вольник поморщился.
— Да дядька Грид — он вообще бешеный. И с моими родителями не в ладах. Я всего-то зашёл поглядеть на его хозяйство, а он…
— А нет ли в его хозяйстве какой хорошенькой молодицы или девки, на которую нечего чужим парням глядеть?
Вольник тут же вспыхнул, как маков цвет.
— Вот ещё! У меня, если хочешь знать, невеста имеется. Здесь, в Торме. Мне приоградские вертихвостки без надобности.
— Эх, дурень… Невеста у него, а он по городу без порток гасает, — сказал Добрыня с мягкой укоризной. А про себя подумал, что парень, похоже, не вовсе стыд растерял, а значит, глядишь, ещё выйдет в добрые люди. — Не хочешь со мной пойти? Работа будет непыльная: на стоянках помогать, лошадку обиходить, кое-где возок подтолкнуть… С меня корм, ну и подкину тебе пару монет невесте на подарок. Что скажешь?
— Не. Спасибо тебе, дядька Добрыня, но я с обозом пойду только до переправы.
— А после куда ж?
— Подамся вверх по реке, в Ночную падь. Дела у меня.
Добрыня кивнул, а сам подумал, что всё-таки не выйдет из этого Вольника ничего путного. Какие дела могут быть у человека в Ночной пади? Не иначе, намылился юный ходок к Серым скалам, этлову кровь мыть. Там, если на правильное место наткнёшься, можно в один день озолотиться так, что будешь кум князю. Вот только лёгкое богатство лесным дуракам не идёт впрок. Потаскается такой удачник луну-другую по кабакам да гулящим девкам — и снова у него в кармане вша на аркане…
Но тут головной патрульный поравнялся с небольшой расчищенной от деревьев полянкой возле тропы. "Стоооой!" — громко скомандовала Торвин, Каравай сам принял вправо, и обоз остановился. На полянке их уже поджидал какой-то
