оставалось метров пять. Вот и надпись: рейс «Грац — Торонто, OS 4977». Оттуда стыковочным рейсом до Калгари, потом на машине на простор, друг мой,[10] в горы. Я невольно тихонько прошептал слово «благословенно». Рядом со мной, на бесконечных скамейках, несколько человек сидели в ожидании того же самого рейса, каждый держась, точно за штурвал, за собственную книгу. Я рассеянно вообразил, что сотрудники аэропорта, стоящие под экраном и с готовностью отвечающие на вопросы пассажиров, номинально, как в посольствах, уже находятся на территории Канады. На мониторе металась зеленая светящаяся точка. Она напомнила мне о принтере, который был у меня когда-то. Он состарился в круговерти быстро сменявших друг друга ноутбуков и гаджетов, и долгое время это не было заметно. Но с некоторых пор он стал выдавать страницы с большими круглыми пробелами. Потом из него начали выплывать почти исключительно белые страницы, но он по-прежнему печатал — медлительно и старательно, ничего не пропуская, строку за строкой, иногда по целым минутам раздумывая над одним единственным словом, как Эрнест Хемингуэй. Под конец ему требовалось полдня, чтобы напечатать одну пустую страницу, он упорно бормотал что-то себе под нос, переводил дух и пытался собраться с силами. Тем временем его крохотная зеленая душа мигала в правом верхнем углу: «передача данных», «передача данных». «Нет, со мной ничего не случится», — сказал я себе. Самолеты чрезвычайно надежны. Но не пора ли уже начинать посадку на рейс? Словно в ответ, кто-то рядом со мной взболтал молочную бутылочку. Я перевел это бульканье на английский, получив что-то вроде «Jeff is the name is the name is the name».
Я примерно наполовину решил на айфоне кроссворд, и тут объявили, что посадка откладывается на сорок минут. Человек, сидевший напротив, покачал головой и снова развернул бутерброд с колбасой, который уже успел завернуть в бумагу и как раз засовывал в карман пальто. По тому, как он обращался с бутербродом, было понятно, что это его душа, и он должен во что бы то ни стало явить ее нам, своим спутникам, до начала полета. Насколько помню, чем-то он был похож на крестьянина из барометра. Звали его, наверняка, учитель Нольте или что-нибудь в этом роде, и он излучал истинно немецкую немецкость и безнадежность — в очочках, в бутылочно-зеленой баварской куртке. «А я ведь уже давным-давно проснулся», — сказал я себе.
Я отправился в туалет, а когда вернулся, позволил себе выбрать уже непосредственного, ближайшего соседа, ведь плотность толпы в зале ожидания как нельзя более для этого подходила. Я избрал для этой миссии женщину, похожую на иссохшую гувернантку. Спустя некоторое время она убрала бутылку с каким-то напитком в рюкзак и с ничего не выражающим лицом уставилась в пространство. Это меня ободрило. Люди вокруг собрались нерешительные, у них не было передо мной никаких преимуществ. Пожалуй, в туалетах в аэропорту стоило бы устанавливать автоматы по продаже мячей-попрыгунчиков.
Я еще раз написал Марианне.
«Скука какая, ждем, все в растерянности, boredom didldum».[11]
Совсем маленький ребенок держал в руках планшет и снова и снова, одним и тем же величавым жестом, касался его экрана; я взирал на него и взирал, а он повторял это свое движение и повторял, пока душа у меня наконец не опустела и не засверкала, как полированная, хоть играй на ней в мраморные камешки.
4
Прошел еще час бесплодного ожидания, и у меня стали съеживаться плечи. «Так к исходу года усыхает древо»,[12] — сказал я себе и, несмотря на иронически-торжественный тон, на миг ощутил приступ такого невыносимого, вопиющего к небесам горя, словно завтра мне снова идти в школу. Администрация аэропорта передавала для нас какие-то объявления, называла какие-то цифры. Я стал рассматривать остальных пассажиров. Ни один из них так никогда и не ступит на поверхность Луны, ясно же, просто никто им этого еще не сказал. Поэтому я встал и перешел к панорамным окнам. Вдалеке за стеклом терминала на пустом летном поле поворачивал автобус; компанию ему составляли только проведенные на асфальте две белые направляющие линии. А каждый из двух наличных авиалайнеров, серьезных, как запряженные в венский фиакр лошади, тянул мимо длинных водных горок посадочных рукавов свой крохотный аэродромный тягач. Солнце уже подходило к зениту.
На экране, нависающем над креслами, без звука работал новостной канал. На открытой сцене какие-то люди склонялись над своими гитарами, словно овчары на стрижке овец. Потом крупным планом показали публику. Зрители размахивали бумажными флажками.
Марианна ответила, что уже идет в магазин.
«Снимаю стресс, — написал я в ответ. — В чем в чем, а уж в этом у меня железная выручка».
Эту ошибку породила автокоррекция орфографии.
«Выучка», — исправил я.
Марианна не отозвалась. Спустя некоторое время мне пришло послание: «Ок». Я представил себе, как она долго-долго, возможно, до самого вечера, бродит из одного магазина в другой. «Скоро окажемся в стальной капсуле, отданные на милость стихам», — написал я. А потом поправил: «стихиям».
Однако она больше не отвечала, поэтому я открыл ее профиль и стал разглядывать ее фотографию. Сделан этот снимок был в Шартре, в том месте непостижимого собора, где каждый год, в день весеннего равноденствия, тонкий луч света сквозь оконный проем падает на каменный пол. За воротами церкви шел дождь — ледяная, будничная, языческая морось, возвращавшая ссутулившимся прохожим и фасадам домов их истинный облик.
Я съел захваченный с собой банан. Потом отправился бродить по залу ожидания, пытаясь сосчитать, сколько здесь людей в очках. Сотрудницы наземной службы аэропорта за стойкой общались по телефону, но по большей части только слушали, губы их почти не шевелились.
5
От долгого ожидания мои потенциальные попутчики превратились в персонажей компьютерной игры. Они сделались «non-playable characters», неигровыми персонажами. Мысленно я подвергал их чудовищным испытаниям. Кто переживет катастрофу самолета на Аляске, а кто нет? Например, у этого младенца не было решительно никаких шансов. Хотя он оказался бы, пожалуй, единственным пассажиром, кто не испытывал бы отвращения к людоедству, у него не достало бы ни физических сил, ни координации, чтобы срезать пилочкой для ногтей чьи-нибудь мышцы щеки. Кстати, он принадлежал к числу тех младенцев, которые состоят из сплошных пухлых щечек; когда другие малыши давным-давно открывают для себя ручки и ножки и уже пытаются ими шевелить, эти full-time[13] только тем и заняты, что постоянно растят и растят кругленькие щечки. Если бросить их одних в ледяной пустыне, они так и будут пухлеть себе и пухлеть, пока не лопнут,
