чтобы отвезти к маме и папе? – тряхнув рыжими кудрями, боязно просипела она, щурясь от тусклого света фонарика и оставаясь в полумраке.
Напарники недоумённо переглянулись.
***
Шуршащая под ногами листва назойливым шорохом заглушали перебранку мыслей, раздиравших сознание путника, одна часть которого требовала ускорить шаг, а вторая – немедля вертаться назад. Вернуться он не мог – ему было некуда возвращаться. Теперь его дом бескрайние чащобы этого глухого края, до которого, видать, тоже дотянулась вездесущая длань правителя стольного града.
Мглистое осеннее небо нависало над полуголыми кряжистыми дубами, меж которых мелькнула белая тень, и тут же растворилась за приземистыми кустарниками лещины, ещё не утратившими пышный лиственный покров. Бредущий по лесу старик покачал головой, поправил худую котомку за плечами и посильнее укутался в потрёпанный временем серый плащ. Крепкий и кряжистый, он горбился, опираясь на посох с окованным концом, и нарочито низко склонял голову, желая казаться меньше, но это получалось с трудом - в миг возможной опасности, странник распрямлялся как струна, готовый разить супостата посохом, сжатым в пальцах, которые были больше привычны к рукояти меча, нежели к дубовой палке.
- Не наигралась?
Его вкрадчивый голос взъерошил листву лещины, заставив преследователя выйти из укрытия. Белоснежная волчица встала напротив путника. Недовольно рыкнув, она развернулась и побежала вперёд, готовая в любой момент предупредить человека об опасности или броситься в бой, если сочтёт, что встречи с опасностью невозможно избежать.
Старец огладил седую бороду, довольно хмыкнул. Много зим назад он подобрал замерзающего волчонка, мать и братьев которого разорвал загулявшийся шатун. Альбиносу удалось выжить благодаря окрасу шерсти – опьянённый запахом крови медведь не заметил раненного малыша, забившегося под корягу, недалеко от берлоги, где издыхающего волчонка и нашёл идущий по лесу путник.
Волчонок вырос, превратившись в опасного хищника, не раз выручавшего своего спасителя. До волка у старика были и другие спутники, но именно к бегущему впереди зверю его сердце прикипело так, как ни к кому ранее. Потому особенно горько было понимание, сколь коротка тропка их совместного пути, который рано или поздно прервётся и ему придётся искать себе нового спутника. С каждым разом делать это становилось всё тяжелее, словно привычные законы мироздания подверглись изменениям.
Отогнав дурные мысли, старец ускорил шаг. Загребая ступнями опалую листву, он спешил туда, откуда веяло обречённой безысходностью и сквозило едва различимым пониманием – он не успел. А если бы успел – смог бы один противостоять многим? Он знал ответ, что смог, но вот решился бы? Прикусив губу, путник прикрыл веки, давая покрасневшим глазам отдых. В нос тут же ударил запах моря, ушей коснулся шум волн, бьющихся о борта дракарра, и назойливый крик чаек, ладони вздрогнули от брызг пенящейся стихии, которой в заповедных чащобах нет и не могло быть.
Стряхнув с себя наваждение, ходок вышел на широкую поляну, глубоко вдохнул и тут же надрывно закашлялся, чем привлёк к себе внимание волчицы, метнувшейся к человеку. Зверь мотал головой, ища опасность, но не увидел угрозы и вопросительно взглянул на спутника, который с трудом унял кашель и утёр пепел, редкими хлопьями оседавший на морщинистом лице.
Скользнув взглядом по поляне, старец убедился в том, что чувствовал последние несколько дней – он опоздал. Одно из последних капищ, укрытое в глухих лесах, за непроходимыми дрыгвами-болотами, сожжено. Изображения всех одиннадцати богов не просто выкорчеваны и подожжены, как это случалось ранее. Массивные деревянные чуры, вырезанные из широкий стволов, что смогут обхватить только несколько человек вместе, нещадно изрублены и скиданы в огромные костры, которые чадят гарью не первый день.
- Изверги!
Старец сжал губы, желая сплюнуть, но удержал себя, не решившись осквернить разорённое капище.
Неспешно шагая меж выгоревших кострищ, он не опасался внезапного нападения – лес за многие верста отсюда был пуст. Случившееся произошло несколько дней назад, и тати давно покинули ненавистное место, желая получить обещанную князем награду.
Заныло под ложечкой.
Старцу нестерпимо захотелось навестить обезумившего правителя, а значит: вновь вступить в стольный град покорителем и освободителем. Он мотнул головой – в одну реку не войти дважды. То, что смог он сделал - посадил потомка Сокола на престол. Остальное не его забота. Давешний зарок, данный в смертный час, требовал иного. Старец не мог ослушаться.
Нужно было найти того, кто помогал княжеским гридням находить потаённые капища. Но старцу до сих пор не удавалось сделать это – лиходеи каждый раз умудрялись опережать его на несколько дней.
И вот опять! Путник сжал кулаки. К горлу подступила горячая волна, хотелось крушить и сметать всё на своём пути. Вместе этого он подошёл к центральной яме – единственное, что напоминало о некогда стоящем тут чуре. Изображение Праотца выкорчевали, а в яму испражнялись, да столь усердно, что едкий душок до сих пор бил в нос, перебивая чад кострищ. Но память о предках не в ямах, где стояли изваяния и не в самих изваяниях. Память оставалась в людях, а сила пращуров в земле, на которой живут их потомки.
Среди выжженной травы, выруленных на опушке деревьях, которые так же покидали в костры, практически в центре пепелища возвышался единственный не затоптанный росток дуба, едва достающий до колена путника. Старец подошёл к символу возрождения, который сумел пережить случившееся поругание, присел подле ростка и с уважением проговорил:
- Молодец, сумел выстоять!
Морщинистые пальцы бережно стёрли пепел с листвы, росток качнулся к незваному гостю, словно натерпевшийся бед малыш, желавший прильнуть к груди взрослого и разрыдаться. Старик взволнованно посмотрел на мелькавшую меж деревьев тень – волчица
