громко треснуло. Сверху, из-за распадков, еще раз ударило, глухим эхом прокатившись по речной долине. На берегах с елей осыпался снег. От неожиданности уполномоченный резко присел, лошадь шарахнулась в сторону, а Степан, вместо того, чтобы смотреть на реку, испуганно глянул на Кузьмича. Серый, покрытый лужами лед под ногами дрогнул, еще раз ударило, и мимо людей вниз по течению прошла глубокая трещина. Сразу захрустело со всех сторон, и ледяное поле до берегов мгновенно покрылось густой сеткой разломов.
— Быстрее к берегу, — хрипло закричал топограф. Иван Кузьмич подскочил к лошади и, чтобы хоть немного облегчить тяжелую поклажу, сорвал с седла первые попавшиеся связанные между собою мешки. Степан уперся ногами в лед и тянул поводок, пытаясь заставить лошадь сдвинуться с места, но ничего не получалось. Животное всхрапывало, косилось черными, расширенными от ужаса глазами, вскидывало голову, но по-прежнему оставалось на месте.
— Быстрее, — задыхаясь, крикнул топограф, доставая на бегу из наплечного мешка веревку. Рядом с ним к берегу, не оглядываясь, бежал уполномоченный. В этот момент лед под ногами начал погружаться вниз, забулькала вода, и лошадь с шумом провалилась в полынью, увлекая за собой Степана. Все произошло в одно мгновение. Иван Кузьмич, не думая, рывком бросил подальше мешки и метнулся в сторону, в падении широко расставляя руки. В следующую секунду он уже бежал по берегу, инстинктивно выбирая места, где на льду белел снег. Почему-то белое ему казалось самым надежным. Позади, всхлипывая, бежал Степан. Вода, прибывая из глубины, заливала лед, тяжелые пимы на ногах набухли и затормозили шаг, все движения казались охотнику замедленными, как во сне. За спиной раздалось короткое ржание, больше похожее на стон, и голова лошади скрылась в каше из снега и осколков льда. Течение реки занесло ее под просевшие льдины, еще минуту назад составлявшие нерушимое целое.
На берегу топограф успел обвязать веревкой ствол лиственницы и встал на большой валун, готовясь бросать второй конец. Уполномоченный, сложив руки рупором, что-то кричал, но Иван Кузьмич его не слышал. Они успели добежать до мелководья за несколько секунд, растянувшихся в вечность.
Несколько минут все молчали, было слышно только тяжелое, порывистое дыхание, да шумела река, сталкивая между собою льдины. Где-то там, в темных глубинах, течение, ударяя о камни, тащило за собой по дну труп лошади. Иван Кузьмич лежал на мешках и, задыхаясь, хватал воздух широко открытым ртом. Какая-то часть сознания все еще по-прежнему гнала его к берегу, легким не хватало кислорода, в висках пульсировала кровь. Степан, хрипло дыша, сидел рядом, на поваленном стволе дерева, и, словно не веря в реальность произошедшего, с каким-то детским удивлением смотрел то на уполномоченного, то на разбуженную реку, принявшую в свои воды первую жертву сибирской весны. Постепенно удивление в его глазах сменилось отчаянием и злобой. Еще толком не отдышавшись, он поднялся на ноги, зачем-то отряхнул снег с рукавов мокрого ватника и решительно шагнул к застывшему чекисту.
— Ты, сука!.. — гнев и боль утраты горячей волной захлестнули все мысли и чувства проводника. — Говорили тебе — нельзя сейчас идти! Кто мне лошадь вернет?.. Ты?.. Или начальство твое?..
— Прекрати истерику, — тихо, сквозь зубы, сказал уполномоченный. Его рука медленно потянулась к кобуре, глаза сузились, лицо пошло красными пятнами. Но Степан уже не видел и не слышал ничего, кроме своего горя.
— На ком я теперь в тайгу буду ездить? На тебе?.. Или может мне колхоз потерю лошади зачтенными трудоднями восполнит? Что молчишь?..
Уполномоченный убрал пальцы с кобуры и вдруг резко, без замаха, ударил тщедушного проводника кулаком в лицо. Степан всхлипнул на полуслове и, закрывая лицо руками, упал на снег.
— Успокоился? — с холодной насмешкой спросил чекист, но его глаза не смеялись. Незаметно он сделал шаг к тюкам с поклажей, где лежало ружье Степана, и подчеркнуто спокойным жестом достал из кармана меховой куртки портсигар, хотя каждый видел, что его пальцы дрожат. Бездонный цвет его голубых петлиц безмолвно отражал военную мощь бескрайней страны: с трибуналами, многими армиями, самолетами и эскадрами боевых кораблей от берегов Западного Буга до самого Чукотского моря. Но чекист все равно испугался. В тайге таких людей знают и сторонятся их. Все свои проблемы они решают ударом кулака или выстрелом пули, не понимая, что на самом деле они бьют и стреляют в свой собственный страх.
Топограф и Иван Кузьмич молча засобирались, распределяя поклажу по заплечным мешкам. Проводник сидел на корточках в стороне и прикладывал талый снег к разбитым губам. Снег из белого сразу превращался в розовый. Степан прикладывал все новые и новые комки, на его бровях и бороде таяли розовые снежинки, а глаза оставались пустыми, словно вместе с лошадью он потерял часть своей жизни. Точка была поставлена, к разговорам о неудачной переправе никто больше не возвращался. Но с этого момента в отношениях между людьми пролегла глубокая трещина, которую никак уже не удастся устранить: ни сказав доброе слово, ни поделившись куском хлеба, ни сблизившись в совместном преодолении трудностей тернистого пути. Человеческая связь порвалась, как тоненькая ниточка, и, сколько бы ее потом не связывало время, узелок все равно останется.
Случай на безымянной реке заставил Кузьмича по-новому взглянуть на их будущее. В скиту, под развесистым дубом, после тяжелейшего таежного перехода по глубоким снегам и буреломам к самой границе болот, в свете костра, охотник спросил Степана:
— Как думаешь, почему такая спешка? Зачем идти по весенним топям, когда через месяц можно спокойно добраться до устья Назино по воде? Кому это надо?.. А этот?.. — Кузьмич кивнул головой в сторону избушки, где на топчане из тесанных бревен спал уполномоченный. — Важный начальник, а с нами идет… Зачем?..
Степан пожал плечами и молча подбросил в огонь новую охапку валежника. В костре зашипело, снег на сучьях мгновенно испарился, и пламя взметнулось вверх, поднимая красные искры в темное ночное небо. После гибели лошади Степан почти не разговаривал. В его слезящихся глазах читалась тоска и запредельная усталость. Потресканные, опухшие губы продолжали беззвучно шевелиться. И невозможно было понять: ругается он сам с собой или читает бесконечную молитву.
— Наверное, в Тобольске кому-то понадобилось описание устья и острова. В районе отрапортовали, а потом спохватились, — не обращая внимания на молчание проводника, продолжал Кузьмич. — Вот только почему такая спешка?.. Я слышал, что где-то в этих местах, в гражданскую, баржу с белыми офицерами затопили. Может, всплыло что…
Иван Кузьмич говорил не из пустого любопытства. Ценой ответа на вопрос легко могли стать их жизни. Вдруг на берегу они увидят то, что им видеть
