красноречив с женским полом, но в тот вечер превзошел самого себя. Я был убедителен, а осторожные разговоры об опасности вечернего автостопа она восприняла как трогательную заботу. Оксана.
Да, страшно, конечно, а что делать?
Нет, каждый день на такси она не потянет.
Как-то незаметно за разговором мы доехали до общежития. Пока я думал, как же мне теперь сопровождать ее по вечерам, она вдруг, немного смущаясь, спросила меня о планах на завтрашний вечер. Не совсем верно истолковав мое немое изумление, она пояснила, что ехать домой с кем-то, уже знакомым, было бы все же не так боязно, чем ловить каждый раз новую машину. Тем более, что даже в городских новостях стали упоминать о исчезновении девушек. Если мне по пути… Конечно, она заплатит… Кое-как справившись с онемевшим языком, я уверил ее, что мне по пути. Что я буду счастлив видеться с ней каждый вечер, и категорически отказался от денег.
В тот вечер я увез с собой благодарную улыбку и легкое пожатие тонких пальцев. Так начались наши отношения. Если бы я знал, чем они закончатся.
Оксана любила брать инициативу в свои руки, а мне не мешало даже то, что при взгляде на ее лицо за правым глазом начинала пульсировать боль. Мое чутьё кричало — она! Ее! Но я уже не придавал этому значения — я ведь был рядом! Я не просто возил ее в общагу, мы ходили в кино, ужинали вместе в кафешках, гуляли и целовались. Так прошло две недели, две, наверное, самых счастливых недели в моей жизни. А потом…
В тот вечер мы договорились поехать ко мне. Впервые за время наших недолгих отношений. Вспомнив о шести распечатанных фотографиях, пришпиленных цветными магнитами к холодильнику, я начал было мяться, но она уже знала мой застенчивый и нерешительный характер. Да и я, не избалованный женским вниманием, после долгого поцелуя решил, что успею снять их и выкинуть к чертовой матери прежде, чем она заметит. Не на кухню же она первым делом пойдет. Заехал в аптеку, купить «чего-нибудь к чаю», Оксана сказала, что подождет в машине, не хочет ловить косые взгляды продавцов.
Когда я вернулся, ее не было.
Едва увидев пустое пассажирское сидение, я сразу понял, что случилось. Ставший уже привычным тупой шуруп боли за правым глазом превратился в сверло, в отбойный молоток, сердце вдруг судорожно забилось где-то в горле. Толком не понимая, что делаю, я прыгнул за руль и с визгом покрышек сорвался с места. Я объехал в ту ночь все близлежащие улочки. Все увеличивая круги, мотался по городу до самого утра. Да, это было не особо адекватно. Может, стоило для начала поехать в общагу? Вдруг она с чего-то резко переменила свое решение и поймала такси? Может, стоило бежать в полицию? Не знаю. Чутьё кричало и било зазубренным молотом в череп изнутри.
ЕЕ!
НЕ!
НАЙДУТ!
Ввалившись домой, я сорвал с холодильника фотографии и разорвал их в клочья, я бил кулаком в серебристую поверхность, оставляя вмятины. Метался по квартире, словно загнанный в угол дикий зверь.
Способность мыслить более-менее связно вернулась ко мне, когда за окном уже было светло. Весь вчерашний вечер, от аптеки до текущего момента, сливался в голове в какое-то размытое пятно. По кухне были разбросаны обрывки фотографий. Шести. Пока шести. Скоро должна появиться седьмая. Когда смерч в голове утих и я смог осознать это с предельной, неотвратимой ясностью, я потерял сознание. Или уснул, потому что даже в темноте забвения мелькали лица с фотографий, мелькали вечерние кварталы города и темные улицы частного сектора, по которым я крался, пытаясь спасти очередную жертву. Тот день почти не сохранился в моей памяти, он был заполнен отчаянием, болью, презрением и ненавистью — к себе, конечно. Заполнен ревущим штормом в голове — чутьё голодным зверем разрывало мой мозг, на разные лады повторяя три страшных слова.
Когда за окном снова сгустилась тьма, я вдруг вынырнул из горячечного состояния, будто из штормового моря, и закричал сам. Внутри головы и в тишине квартиры. Я кричал на себя, вкладывая в крик всю ненависть к собственной бесполезности и ничтожности. Я кричал…
ИЩИ!!!
Вновь сорвав с места старую машину, я мчался по ночным улицам, но теперь в голове билось не беспомощное «кто?!», а яростное «где?!». «Давай, бесполезное дерьмо, — рычал я, стискивая баранку, — Давай, сделай хоть что-то полезное, проклятое ничтожество!» Я не знаю, к кому я обращался, к самому себе или к тупой сверлящей боли в голове, к своему бесполезному болезненному чутью.
Не знаю, к кому обращался, но это помогло.
Я ударил по тормозам до того, как сам понял, что делаю. Визг покрышек разрезал тишину ночного пригорода, я ударился лбом о руль, и боль — непривычная боль — немного отрезвила. Частный сектор. Где-то тут я проморгал студентку в черном. Колеса похрустывали мелкими камушками. Сам толком не понимая, куда еду, я старался не мешать рукам и ногам. Проехав пригород почти насквозь, я остановился в самом конце темной улочки с почти невидимыми в темноте покосившимися старыми домами. За ней начинались заброшенные дачи, куда полгорода ездило собирать яблоки. По какой-то причине местные участки оказались заброшены и никому не нужны, дачки гнили и разрушались, сады зарастали, но яблони плодоносили исправно, словно в укор нерадивым хозяевам.
Пошатываясь, держась правой рукой за голову, чтобы унять бьющую в глаз боль, я позволял чутью вести меня мимо чернеющих в темноте полуразрушенных строений. Одноэтажные домики с просевшими крышами, разбитыми окнами и выбитыми дверьми тянулись вдоль заросшей колеи. Мой взгляд упал на шиферную крышу одного из них. Вторая линия — дальше в глубь зарослей лопухов и крапивы. Боль шпилькой вонзилась в глаз, но даже сквозь покатившиеся слезы я рассмотрел еле заметную тропинку. Дальше, дальше, ищи… Я понукал свое чутьё, не думая о том, чего может стоить мне это усилие. Голову разрывало от боли, правый глаз видел только бордовую пелену, но я упорно шел по тропинке, не чувствуя жалящей крапивы, сжимая в руке шокер. Я найду.
У меня чутьё.
Дверь домика с шиферной крышей была заперта на замок. Радость упруго толкнулась в груди — тут давно никто ничего не запирает. Дверь была тяжелая, надежная, выбить ее — работа на часы. Вернуться в машину за инструментом? Голова пульсировала болезненными волнами, намекая, что возвращение может затянуться надолго. Я сжал ладонями виски и снова пустил чутьё на волю, подвывая от сверлящей боли — неизбежной
