пожалеют ребенка…»
Женщина ползла очень медленно, все время оглядываясь и прикрывая собой маленькую девочку. Если высовывалась маленькая рука или нога девочки, мать прикрывала ее своим телом от смерти, как, бывало, раньше прикрывала одеялом от холода.
И в это время со стороны фашистов высоко в небе взвилась яркая белая ракета. Она повисла в воздухе, будто фонарь. Да эту ракету так и называют – «фонарь». Выброшенная вверх или сброшенная с самолета ракета раскрывает маленький парашютик и, медленно опускаясь на нем, освещает землю белым, мертвенным светом целую минуту, а то и больше.
На этот раз ракета фашистов ярко осветила человека на площади, и стало видно, что это женщина, которая ничком лежит на земле, закрыв собой ребенка. А вокруг, освещенные, как театральные декорации, высились огромные изломы обрушившихся домов, крыши, вздыбленные к черному небу, опрокинутые танки и – совсем неестественная среди всего этого – маленькая елочка.
Полковник Кубанов на мгновение зажмурился. Черная тень лежала перед женщиной, которую ярко осветила ракета фашистов. Мгновенно, как озаренное молнией, Кубанов увидел ее лицо – мокрое, испуганное, с волосами, выбившимися из-под платка. И еще увидел Кубанов светлую челку над большими светлыми глазами девочки.
– Внимание! Не стрелять! Женщина! Ребенок! – пронеслось по всему нашему командному пункту.
Солдаты части полковника Кубанова сжимали приклады автоматов и рукоятки пулеметов. Как помочь женщине? Как спасти девочку?
Она лежала в нескольких шагах, ярко освещенная. Вот-вот ее расстреляют, изрешетят пулями… А спасти ее, помочь ей нельзя. На командном пункте стало так тихо, что полковник Кубанов услышал, как под кителем стучит его сердце. Женщину на земле было далеко видно: в подвалах разрушенных домов, в траншеях, в воронках, превращенных в огневые точки, – отовсюду следили за ней. Но следили по-разному. Наши – со страхом за ее жизнь. А фашисты… Фашистская ракета-фонарь продолжала обливать женщину резким, режущим глаза светом. И ничем нельзя погасить этот свет, ничем нельзя укрыть женщину, никак нельзя спрятать ее от врагов…
Спрятанной от света и огня была только девочка. Мать обняла ее со всех сторон, укрыла, как бы укутала собой. На руке полковника тикали часы, отсчитывая секунды, и ему казалось, что тикают они слишком медленно. Тишина прорвалась сразу. Затарахтели, точно залаяли, пулеметы и автоматы гитлеровцев. Захлопали минометы. Черное небо прострочили яркие трассирующие пули. Потом светящееся многоточие опустилось к земле. Фашисты стреляли по женщине и по ребенку…
Погас фонарь, почернела площадь. Можно было подумать, что сразу сбросили черный, непроницаемый для глаз занавес.
Солдаты и офицеры Кубанова стояли тесно вокруг своего полковника. И никто не решился первым произнести хоть слово. Только спустя некоторое время, когда глаза, ослепленные светом ракеты, стали чуть привыкать к темноте, наш наблюдающий сказал:
– Женщина – там!
И тут же по всему командному пункту понеслось:
– Она – там!
Люди повторяли друг другу эти слова, не видя ничего перед собой. Только зоркий глаз наблюдающего различил силуэт лежащей женщины. Но и он видел очень плохо. Ведь яркая ракета ослепила всех своим белым светом, и теперь перед глазами была только чернота ночи. Этим-то и решил воспользоваться полковник Кубанов. Еще семь-восемь минут будет действовать это ослепление ракетой. Надо ис пользовать это небольшое время, когда враги, может быть, не увидят, что делается на площади. Надо действовать решительно и, главное, как можно скорее.
Полковник Кубанов обратился к солдатам:
– Кто выползет на площадь и попытается спасти женщину и ребенка?
Говоря так, полковник думал: «Кто не побоится смерти?» Вперед вышло несколько солдат.
Все это происходило куда более быстро, чем удается об этом рассказать.
– Много, – сказал полковник. – Нужны двое… Этих двоих Кубанов отобрал сам: солдата Ивана Птаху и санинструктора Елену Крылову.
Птаху на командном пункте называли Эгеж. Это было его любимое словечко, что означало: да, конечно, хорошо. Что бы ни происходило вокруг, Птаха всегда был спокоен и всегда занимался каким-нибудь делом. В свободные минуты, даже в часы самых сильных обстрелов он пришивал пуговицы, чистил одежду или сапоги так, будто собирался в гости. Был он человеком тихим, незаметным. И в разведке тоже оставался незамеченным. «Птаха, ты был там?» – спрашивали его товарищи, подразумевая трудный ночной поиск.
«Эгеж», – отвечал Птаха, штопая маленькие дырочки на плащ-палатке. «Осколки?» – показывали друзья Птахи на дырочки. «Эгеж, зацепили». – «А фашиста видел?» – «Эгеж». – «Близко?» – «Та я его привел. Допрашуют».
Ходила в разведку и Елена Крылова. Внешне она была чуть хмурая – лицо в глубоких морщинах, как в складках. Волосы коротко подстрижены – их и не видно под шапкой-ушанкой. Волосы наполовину седые, как у пожилой женщины. Но глаза молодые, ясные, светлые. И была-то Елена не старой – только года за два до войны окончила школу, замуж вышла, а уже вдова, и ребенок у нее погиб. И как назвать ее теперь? Муж погиб – вдова, родители погибли – сирота. Ребенок у матери погиб – и слова такого нет, чтобы это выразить. В полку знали о судьбе Елены, только никогда Крылову о ее семье не спрашивали. Сама Елена была не из разговорчивых. Она предпочитала слушать других не потому, что была угрюмой, – просто она считала, что ничего особенного в жизни не сделала и нечего навязывать себя и свои мысли другим людям. Смелости Елены Крыловой мог позавидовать любой мужчина. Пулям она не кланялась. А если кого-нибудь зацепит пулей или осколком, Елена подползет и быстро, аккуратно, не поднимая головы, не обнаруживая себя, перевяжет, забинтует да еще научит, как дальше вести себя, чтобы не потерять много крови, сохранить силы, добраться к своим.
Елена Крылова и Иван Птаха не раз выносили с поля боя наших раненых бойцов, делились с ними последним куском из своего неприкосновенного запаса.
Свистят пули, рвутся бомбы, приторно пахнет взрывчаткой, а санинструктор перевязывает раненого бойца, поит его из своей фляжки, выносит на руках…
4
Накинув на голову капюшоны маскировочных халатов, выползли на площадь Иван Птаха и Елена Крылова и тут же будто растворились в темноте.
Полковник поглаживал чуть выпуклое стекло на часах. Он заметил время: семь часов семь минут.
Чтобы доползти до женщины, надо потратить минут пять-шесть. Там две-три минуты, и снова пять-шесть минут на обратный путь. Всего четверть часа – не больше. Но через семь-восемь минут глаза привыкнут к темноте, враг сможет разглядеть, что делается на площади, и тогда Иван Птаха и Елена Крылова попадут под огонь. А может быть, они доползут быстрее и успеют помочь женщине, пока у всех еще перед глазами темнота…
Медленно тянулось время – так медленно и лениво, что, казалось, не двигаются, совсем остановились стрелки, даже секундная. Только тиканье напоминало о том, что время не стоит на месте.
А глаза все
