произошло прошлой ночью, то, чему ты был свидетелем… — начинаю говорить я, но Лаклан перебивает:
— Я — могила.
— Лучше бы так и было, — говорю я ему, мой голос остекленел от невысказанных угроз. — Ты никогда не будешь говорить об этом, даже с ней, понимаешь?
— Непременно, — отвечает он, кивнув головой.
— Мне нужна твоя помощь, — говорю я ему, меняя тему разговора.
— Все, что угодно.
— Мне нужно, чтобы ты нашел кое — кого для меня.
— Кого?
— Его зовут Стив Арчер.
С любопытным взглядом он отвечает:
— Почему это имя кажется мне знакомым?
— Он отец Элизабет.
— Ее отец? — удивленно переспрашивает он. — Он мертв. Я наткнулся на его свидетельство о смерти, когда нашел ее мать.
— Я не знаю. Мы смотрели наверху репортаж из американских новостей, и она клянется, что видела его.
— По телевизору? Это невозможно.
— Она непреклонна.
— Деклан, сейчас ее разум, должно быть, затуманен. Я уверен, что она видит то, что хочет видеть, — говорит он. — Этот человек мертв.
Я пожимаю плечами, тяжело вздыхая. — Достань кадры из новостей и сравни этих двух мужчин.
Лаклан подходит к столу в углу комнаты, и я следую за ним, направляя его на нужную интернет — страницу новостного канала. Мы находим видео, проигрываем его, и когда я вижу человека, из — за которого Элизабет заставила меня остановить видео, я наклоняюсь и останавливаю запись, застывая на его лице.
— Он.
Требуется несколько минут, чтобы найти архивную статью о его аресте, но Лаклан, наконец, натыкается на одну с фотографией.
— Вот, — говорю я, когда вижу ссылку. — Нажми на это.
И одним щелчком я понимаю, что Элизабет ничего не выдумывает. Возможно, это старая фотография, но я не могу утверждать, что это не тот же самый человек.
— Срань Господня, — говорит Лаклан, сравнивая обе фотографии.
— Это он. Скажи мне, что ты видишь то же, что и я.
— Я вижу это.
— Черт! — запустив руки в волосы, я подхожу к окну, жалея, что включил этот чертов телевизор этим утром.
— Я не могу позволить, чтобы кто — то еще причинил ей боль.
— Я знаю.
— Господи. Я имею в виду, она только что узнала, что этот кусок дерьма — ее мать продала ее, когда она была еще ребенком. А теперь это? Я не думаю, что она сможет вынести больше.
— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал.
Она этого так не оставит. Не то чтобы я мог ожидать от нее этого. Но мне нужно держаться выше и оставаться в паре шагов от нее.
— Найди его. И ничто, ни один кусочек информации не проходит мимо меня. Понял?
— Я понимаю.
— Однажды ты облажался, — ругаюсь я. — Больше так не делай.
Он встает, подходит ко мне и уверяет:
— Даю слово.
Мой взгляд не дрогнет, потому что то, что поставлено на карту, слишком ценно, чтобы рисковать. Лаклан видит сомнение, сжимает мое плечо рукой и твердо заявляет:
— Я тоже забочусь об этой девушке.
— Тогда не облажайся.
Коротко кивнув, он сжимает мое плечо, прежде чем уйти и вытащить свой телефон.
— Мне тоже нужна охрана, — кричу я. — Она не должна быть одна.
— Я займусь этим сейчас.
— Ты справишься.
— Я не из службы безопасности, МакКиннон.
— Ты прав. Ты гребаный исполнитель, когда дело доходит до выполнения приказов. Но после прошлой ночи ты единственный, кому я доверяю, чтобы она была в безопасности, когда меня нет рядом.
— Мне нужно будет кое — что уладить в Эдинбурге.
— Сделай это сегодня, — говорю я ему. — Ты можешь остановиться в коттедже рядом с гротом.
— В коттедже? — он смеется. — Ты имеешь в виду комнату для прислуги?
— Именно ее, придурок, — отвечаю я со смешком.
— О, еще одна вещь, — добавляю я, прежде чем Лаклан выходит из комнаты, меняя шутку на серьезность, — Спасибо.
— Конечно.
Я готов пойти на все, чтобы убедиться, что ничто даже близко не коснется Элизабет, но возможности ограничены историей, которую мы оба несем. Хотя наше время вместе было коротким, его было более чем достаточно, чтобы посадить нас обоих в тюрьму. Так что Лаклан — это что нам сейчас необходимо.
Зайдя на кухню, я подхожу к монитору безопасности на стене и проверяю камеры перед входом. Я пролистываю их и останавливаюсь на камере у ворот. Я смотрю, как машина Лаклана выезжает на главную дорогу, когда звонит мой сотовый.
— МакКиннон, — отвечаю я.
— Добрый день, мистер МакКиннон. Это Александр Стэнфорт из «Стэнфорт и партнеры». Как дела?
— Я в порядке, — отвечаю я Александру, архитектору, который будет работать над недавно приобретенной мной лондонской недвижимостью.
— Надеюсь, вы не возражаете, что я звоню вам на мобильный, но, учитывая вашу заинтересованность в ускорении первоначальных совещаний, я решил обойти вашего офис — менеджера.
— Именно поэтому я дал тебе этот номер, Алекс.
— Хорошо. Ну, тогда я хотел бы организовать встречу, чтобы обсудить масштабы проекта, а также график и бюджет. Вы свободны на следующей неделе?
— Я могу быть свободен. Подготовьте его и позвоните в мой офис, чтобы внести встречу в мое расписание, и я буду там, — говорю я ему.
— Звучит неплохо. Я свяжусь с командой и позвоню в ваш офис позже сегодня.
— Спасибо, Алекс.
Повесив трубку, я достаю из морозилки пакет со льдом и иду к Элизабет. Она крепко спит, когда я вхожу в комнату и сажусь рядом с ней. Одна сторона ее лица распухла, черно — синие оттенки портят вид ее глаз. Я осторожно прикасаюсь льдом к ее коже, и она вздрагивает.
— Прости, — шепчу я, когда она открывает глаза. — Опухоль действительно сильная.
Ее глаза расширены до черноты, но она недолго держит их открытыми. Я смотрю, как она лежит неподвижно, тихое дыхание заполняет пространство вокруг меня.
— Мы когда-то танцевали, — бормочет ее хриплый голос.
— Кто?
— Я и мой отец.
Я ничего не говорю, когда она сворачивается калачиком и кладет голову мне на колени.
— Дин Мартин был его любимчиком, — сонно говорит она, не открывая глаз. «Воларе»… это та самая песня. Он подпевал, и я помню, как всегда хихикала во время итальянских партий.
— У него был хороший голос? — спрашиваю я, не сводя с нее глаз.
— Ммм, — медленно отвечает она в своем вялом состоянии. — Он ставил мои ноги на свои и танцевал так со мной.
Она делает паузу, позволяя времени замедлиться, и я думаю, что она снова заснула, но затем она начинает моргать. Когда ее остекленевшие глаза находят меня, она всхлипывает:
— Почему он бросил меня?
Никогда в жизни я не видел столько душевной боли в чьих-либо глазах, и
