сажали за воровство. Моя мама ей говорила: «Не надо, Валюша, боюсь, поймают тебя». А она: «Я сама, ужас, как боюсь, но не могу смотреть, как маленькие от голода пухнут». И всю зиму носила. Она нас и спасла. А весной поймал её завфермой. Судили. Дали семь лет, – дед замолк, комок подкатил к горлу от этих воспоминаний.
– Вернулась? – спросила Людмила.
– Вернулась, но совсем больная. Туберкулёзом там заболела. Как сейчас помню, пришла однажды утром мать – мы уже отдельно от тёти жили – и говорит: «Наша Валюша умерла». Двадцать пять ещё не было. Вот скажите: «Она кто, воровка или…», – дед опять замолк, справляясь со спазмом в горле.
– Люда, нам пора, – сказала Анастасия.
Они встали и направились к двери. Он пошёл за ними. Вдруг Людмила повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза нежно и печально:
– Милый, милый вы мой дядя Ваня! Если бы вы только знали, как важно то, что вы сейчас рассказали! – она неожиданно привлекла его к себе упругими беленькими ручками и поцеловала в щёку.
– Ох! Спасибо! – сказал он, совершенно растерявшись, и не зная, что говорят в таких случаях таким женщинам, как Людмила.
Дед был немножко пьян. Чего бы он сейчас не сделал для этих милых женщин. Но что он мог для них сделать? Ах да!
– Подождите! – вскрикнул он, – я вам яиц дам! Они домашние, свежие, только из гнезда!
– Нет, нет, не надо! Нам далеко ехать, перебьём ещё, – ответила Анастасия.
Последний раз мелькнули перед ним завораживающие глаза Людмилы:
– До свидания, дядя Ваня, вы мне очень и очень понравились, – и она исчезла за дверью.
Дед кинулся к окну, чтобы ещё раз увидеть её. Анастасия садилась за руль. Людмила, сидя на пассажирском сидении, изящно втянула в кабину правую ножку в голубой туфельке, дверца захлопнулась, и маленькая белая машинка увезла её прочь вместе с льняными волосами, чудесными серыми глазами, и белым костюмчиком с короткими рукавами. Но нет! Он не последний раз её видит – они ведь привезут сдачу.
Старику уже не хотелось спать. Он чувствовал, что только что с ним случилось что-то необыкновенное, чего давным-давно не было, а может не было никогда.
Конечно, были у него женщины до жены, и кроме жены, когда был женат. Он даже на два года уходил от неё к другой, но всё, что у него было раньше, не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытывал теперь. Как-то одна его знакомая спросила неделикатно: «Скажи-ка, дядя Ваня, почему ты всё-таки уходил от тёти Зины к Мишуткиной?». И он ответил ей грубо: «Я думал, она лучше, а оказалось, что вы, бабы, все одинаковые». Оказывается, не все.
Во всех его прежних отношениях было что-то торопливое, грязное, что приходилось прятать, или такое, за что становилось стыдно самому.
И вот на восьмидесятом году жизни он увидел женщину, которой можно просто любоваться, с радостью ставить её выше себя и благословлять жизнь только за то, что она есть.
Сколько тусклых, бессмысленных лет он прожил, когда надо было вставать без мыслей, без чувств по утрам, ходить на работу, приходить домой, задавать скоту сено, таскать в пригон воду, из пригона вывозить навоз, резать скотину, мясо отправлять детям в город; весной пахать огороды, сажать бездну картошки, выкапывать осенью, чтобы скормить большую часть скоту, опять отправлять детям, выбрасывать весной из погреба гниль; смотреть, как старится, дурнеет, сварливеет, страдает и умирает жена, а потом также, тупо и бесчувственно, как бык на бойню, идти к собственной смерти.
И когда он смирился с тем, что всё в нём умерло, явилась она, и чёрно-белый мир стал ярким и радостным. Он видел её не больше получаса, но все мгновения остались в его памяти. И когда эти мгновения вставали перед его внутренним взором, когда он вновь видел её глаза, причёску, ощущал на лице её губы, всё его существо приходило в восторг: сладко билось сердце, по телу стремились волнующие токи, и каждая клеточка трепетала и радовалась жизни. Старик не мог поверить, что такое возможно в восемьдесят лет, но это было правда. Жизнь в нём не погибла, а лишь замерла под гнётом житейского дрязга, и вот вырвалась из-под него, как весенний ручей из-подо льда, и он снова жив, жив!
Дядя Ваня не мог бы сказать, сколько времени продолжалось это сладкое забытьё, но вдруг совершенно обессилевшая оса ударилась ему в лоб и упала на пол. Он вздрогнул, машинально наступил на неё ногой, и какая-то тревога ворвалась в мир его грёз. Не оса была причиной этой тревоги. Прошло достаточно времени, а женщин со сдачей не было. Он прильнул почти к самому стеклу, но соседский гараж позволял видеть только часть магазина, и никакой машины там не было. Старик вышел из дома, подошёл к калитке, пронзил улицу взглядом: маленькой белой машинки не было видно. Дед Иван вышел со двора, сел на скамейку перед оградой палисадника. Смутные сомнения закрались в его голову. Прошло ещё четверть часа. Сомнения становились всё сильнее. Но он просто не мог, не в силах был поверить.
У соседа хлопнула дверь – значит, он вернулся с работы. «Пойду-ка к нему», – решил дед.
Соседа звали Денисом. Он был в районной администрации не большим, но всё же начальником. Его жена Елена Владимировна работала врачом в ЦРБ1.
– Привет, дядя Ваня! – сказал Денис. – Садись, пообедай со мной или уже поужинай.
– Нет, я обедал.
– Что варил? Небось, вермишелевый суп?
– Вермишелевый суп.
– Какой-то ты сегодня озабоченный.
– Мне триста рублей сдачи должны, а не привезли…
– Плюнь, дядя Ваня. Не велика беда – триста рублей. А кто не привёз-то?
– Ну как тебе сказать? Приезжали ко мне сегодня две женщины. Хорошие, добрые: одна чёрненькая, другая светленькая. На машинке такой маленькой, белой. Продали мне коробочку для лечения простатита, потом ещё аппарат – давление мерить – и разные лекарства.
– И за сколько тебя эти хорошие женщины облагодетельствовали?
– Всё стоит девять тысяч семьсот. Я им дал десять тысяч – у меня мелких не было. Они обещали триста рублей сдачи привезти, а почему-то не привезли.
– Ну ты даёшь, дядя Ваня! Они тебя похоже, не на триста, а на все десять тысяч обули! Ты что, ни разу не слышал про эти коробочки? Про них уже сто раз по телевизору говорили. Включаешь, а там лампочка горит, и жужжит внутри, будто там майский жук сидит. Так?
– Точно. Всё так, как ты говоришь, – ответил
