в ротного Рязанова. А в блиндаже-то я божился словами «крест на пузо». Естественно, Командир не отказал себе в удовольствии подъегорить меня:
— Рядовой Касьянов, ты комсомолец?
А я не стал дурачиться, не стал отвечать «такточно-никакнет». Мне показалось, что возникла подходящая ситуация, чтобы сказать по-человечески, а не по уставу. Рязанов стоял очень близко от меня, я ответил ему вполголоса:
— Тащсташнант, все пацаны моего призыва сказали, что, когда пойдём в горы, любого, кто поднимет руку на офицера, грохнем на месте.
— Ты что, солдат? Ты охренел? — Рязанов от удивления округлил глаза, отшагнул назад, как будто хотел увидеть, что это за чудо-юдо возникло перед ним во весь рост. Он явно не ожидал, что молодые солдаты способны оказать противодействие борзым «и опасным» дембелям.
— Так точно, тащсташнант! Я — комсомолец! — Рявкнул я в ответ, вытянулся по стойке «смирно» и выпучил в сторону Ротного глаза. Теперь можно было придуриваться. Всё, что считал нужным, я сказал. Причем, не в канцелярию к нему прибежал «постучать», а при всех, среди бела дня, он спросил, я сказал.
На этом разговор с Рязановым закончился. Ротный отправил меня, за ненадобностью, выполнить какую-то очень важную армейскую работу. Не то ящики с места на место перекладывать, не то яму копать… хотя, нет, в Баграме яму лопатой не выкопать. Там земля как бетон. Значит, ящики отправил перекладывать. А что он ещё мне с моей квалификацией мог предложить? Плазменный масс-спектрометр, что ли? Ну, дык, не было в Седьмой роте масс-спектрометра, а ящиков валялось много. Вот туда он меня и отправил.
Не знаю, чем руководствовался Рязанов, но после окончания «бессменного караула», он лич-чно направил дембелей-придурков на Четырнадцатый пост и сам себя назначил Комендантом этого поста. То есть он по своей личной инициативе пошел в горы один, с толпой идиотов, которые грозились его перестрелять. Что характерно, он их всех вернул живыми. Лишь один, самый раздолбай, получил ранение — пошел на минное поле наперекор приказу Рязанова, и, естественно, подорвался на ПМНке. Но его залатали в рекордно короткие сроки, и вышло, что Рязанов сколько пацанов взял у Родины на войну, столько вернул живыми.
А что было бы, если бы в горах «дембеля» воплотили в жизнь свою угрозу? Гипотетически представим себе, что они оказались ловчее всех и перестреляли офицеров. А дальше что? Боевую задачу дембеля не знали, никто им её не доводил. Соответственно, куда идти и что делать, им было неведомо. Картой пользоваться они не умели. Ну, перестреляли всех и что дальше делать? Душманам сдаваться? Какой классный ход! Как будто душманы заглянут в военный билет «дембеля» и скажут: — «О-о-о, мальчуган! Так ты уже отслужил два года! Тебе домой ехать пора, вот и поезжай с богом!»
Так скажут, или уши отрежут?
Смотрим расценки, действовавшие у душманов:
Афгани
Доллары
Уничтоженный вертолет с экипажем
2 000 000
66 667
Единица наземной боевой техники
1 000 000
33 333
Старший офицер
200 000
6 667
Офицер в звании до майора
100 000
3 333
Десантник
50 000
1 667
Мотострелок
20 000
667
Царандоец
20
1
Шестьсот американских долларов США давали душманам за убитого солдата, а среднемесячная зарплате по стране составляла десять долларов. Отрежут душманы дебилу уши, или в Союз на дембель отпустят? Как-то так получилось, что я не знаю ни одного, кого бы отпустили. А случаев отрезанных ушей знаю много.
По понятным причинам, Ротный за плохое поведение не писал представления к наградам на безобразников-дембелей. Но и «волчий билет» никому из них не выписал. Мне было непонятно такое поведение, на встрече роты после войны я попросил Рязанова и Старцева растолковать мне, чем они руководствовались, когда рисковали жизнью и шли в горы во главе толпы чуваков с неуравновешенной психикой. Вот что ответил Старцев С.А.:
— Этих уродов, этих охреневших дембелей, их было-то всего 5–6 дураков. Их надо было в Баграме привести в чувство и были бы они нормальными солдатами. А сажать в тюрьму, это последнее ненужное, что может сделать офицер. Всегда можно отпи… нать солдата, чтобы вернуть его с небес на землю. Если, конечно, он не сделал чего-нибудь жуткого за территорией части, где нет нашей юрисдикции. Мы сами, мы, офицеры — Государственная Власть. Выше нас на войне — только Кремль! Поэтому мы должны рассуждать и поступать, как государственные люди. Поэтому тюрьма — это последнее дело. Это значит, что ты сам сложил свои лапки и передал с себя ответственность другим государственным людям. Это, вообще, паскудное, самое последнее дело — сдать солдата.
Если при мне кто-нибудь скажет, что в Афганистане офицеров называли «шакалами», он не найдёт моей поддержки. Своими глазами я видел, как при формировании нашего полка накуролесили безответственные кадровики Туркестанского Военного Округа. В результате их неумных действий, одни дураки пообещали перестрелять офицеров, а другие дураки собрались перестрелять первых дураков. Вот было бы кино, если бы это началось! Но безобразий не случилось, нависшую над ротой нешуточную проблему за счёт профессионализма и личного мужества разрулили наши офицеры. И все балбесы вернулись домой, пусть без медалей, но живыми и с уважаемыми удостоверениями «Участник боевых действий».
