историю?
— Историю? — переспросил я слегка недоверчиво. — Вы, мисс, стало быть, школьная учительница? — Однако, стоило мне произнести эти слова, как я понял: в ней есть нечто такое, что делает это маловероятным.
— Нет, Господь с вами, я не учительница. — Она улыбнулась, найдя, очевидно, эту мысль забавной. — Полагаю, вы так решили, потому что считаете, будто истории рассказывают только детям?
— Нет, вовсе нет, мисс. Я очень люблю истории.
— И какие же истории вы любите, Роберт? — Она опять по-птичьи наклонила голову.
— Ну, не знаю, — ответил я. — Я выписываю «Стрэнд Мэгэзин», там много занимательных рассказов, например те, что пишет мистер Уэллс. Или приключения Шерлока Холмса.
Женщина в белом улыбнулась, но, поскольку она ничего не ответила, я счел нужным продолжить.
— Я прочел «Дракулу» мистера Стокера, и мне ужасно понравилось. О, и еще я нахожу, что мистер Стивенсон тоже прекрасный писатель, но это, возможно, потому что мы тезки.
Она приподняла брови.
— Роберт, — объяснил я. — Нас обоих так зовут. Он ведь Роберт Льюис Стивенсон.
— Да. Я поняла.
— О, прошу прощения.
Снова повисла пауза. Я ожидал, что Женщина в белом выскажется на предмет моих литературных вкусов, но никакого суждения от нее не последовало.
— Мне весьма пришлась по вкусу «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», — продолжил я. Она улыбнулась и кивнула. — И, думается, «Портрет Дориана Грея» тоже очень хорош, — добавил я в надежде поразить ее тем, что мне нравится такое скандально известное произведение. Однако ее лицо осталось бесстрастным.
— Кажется, вас привлекают истории о противоестественных опасностях, — сказала она, — и произведения с уклоном в сверхъестественное и таинственное.
— Пожалуй, да, — признал я, не уверенный, говорит ли она это мне в укор.
— Что ж, — сказала Женщина в белом. — Быть может, у меня найдется пара историй, которые придутся вам по душе.
— А вы сами, случайно, не писательница, мисс? — спросил я. Я никогда еще не читал произведений, написанных женщинами, но знал, что женщины-писательницы существуют. Это могло бы объяснить ее своеобразные манеры. Как я знал из газет, писатели — странный народ.
Эта моя догадка позабавила ее еще больше, чем когда я предположил, что она учительница.
— Нет-нет. Я не писательница, но в самом деле знаю много историй. — Она сложила кончики пальцев вместе, и ее глаза сверкнули. — Что, если я расскажу одну? Посмотрим, как она вам понравится.
Признаюсь, я не проявил воодушевления, но отказаться было бы невежливо. Предложение казалось довольно экстравагантным. Я неуверенно покосился на остальных пассажиров, но они все еще крепко спали.
— Скоротаем несколько минут, — сказала она.
— Ну что ж, хорошо. — Я вздохнул и бросил еще один взгляд на наших соседей по купе, надеясь, что хотя бы один из них очнется и придет мне на выручку. — О чем же ваш рассказ?
— Боюсь, что если проговорюсь, то испорчу вам все удовольствие.
Я кивнул и посмотрел в окно.
— Вы интересуетесь ботаникой?
— Ботаникой? — переспросил я и нарочно подтолкнул Епископа, но без толку.
— Наукой о растениях, — объяснила она и снова сложила пальцы вместе так, будто речь шла о чем-то невероятно захватывающем.
— Не слишком. — Я слегка скривил губы. — А это важно?
— Ничуть, — ответила она. — Ничуть.
Оранжерея
Оскар не видел отца почти два года, и теперь они сидели в утренней гостиной, будто были едва знакомы. Вдалеке раздавались мерные настойчивые удары молотка. Отец, сцепив длинные кисти в замок, постукивал большими пальцами в такт этим звукам.
— Как дела в школе? — спросил он с широкой улыбкой, которая почему-то раздражала Оскара.
— В школе все хорошо, отец.
Из-за холодного ответа Оскара улыбка отца дрогнула, но всего на мгновение. Элджернону Бентли-Харрисону доводилось встречать тигров в лесах Бутана и отбиваться от аборигенов — охотников за головами в Новой Гвинее. Сохранять присутствие духа перед лицом невзгод — часть его работы.
— Хорошо? — переспросил мистер Бентли-Харрисон. — Разве тебе совсем нечем поделиться?
— Если вы надеетесь услышать о моих академических достижениях, сэр, — ответил Оскар, — то я не ученый.
— Чепуха. Ты очень умный мальчик.
— Я не имел в виду, что я неумный, отец. Я только хотел сказать, что меня не привлекают ни слова, ни книги, ни цифры — то есть все то, что должны любить ученые. Мне интересно другое.
— Как и мне, мальчик мой. — Отец заговорщически кивнул. — Я понимаю, что тебе не терпится выбраться из заточения классной комнаты. В мире гораздо больше интересного, чем даже в самой обширной библиотеке. Вот что влечет меня на разные концы земли, Оскар. Жажда знаний! Моя область, разумеется, может показаться узкой, но когда ты повзрослеешь и я возьму тебя с собой, ты тоже поймешь, насколько важна моя ботаническая коллекция…
— Но, отец, — перебил его Оскар со вздохом, — цветы меня совсем не интересуют.
Даже если бы Оскар дал отцу пощечину, это не потрясло бы его настолько сильно. Мистер Бентли-Харрисон жил цветами, они были его страстью.
Однажды во время званого ужина миссис Бентли-Харрисон в шутку сказала, что даже не знает, что бы ее муж бросился спасать из пожара в первую очередь — жену и сына или свои драгоценные орхидеи. Гости посмеялись, но у хозяев шутка оставила горькое послевкусие, ведь оба они совершенно точно знали: в первую очередь Элджернон спас бы орхидеи.
— Совсем не интересуют? — переспросил мистер Бентли-Харрисон. — Но… Но… Я не понимаю. Раньше ты всегда ими увлекался.
— Нет, отец. — Оскар покачал головой и угрюмо отвел взгляд. — Я так часто пытался вам сказать, но вы и слушать не хотели. — Он повернулся к отцу и посмотрел на него. — Вы никогда не слушаете, сэр.
Мистер Бентли-Харрисон поднес к вискам пальцы и начал описывать ими на бледной коже концентрические круги.
— Но я так мечтал, что мы с тобой…
— В том-то и дело, — прервал его Оскар. — Это ваша мечта, отец. Я об этом никогда не мечтал. Вы ни разу не спросили, чему я хочу посвятить свою жизнь!
Последняя фраза прозвучала чуть громче и чуть грубее, чем хотелось бы Оскару, и поэтому он удивился, когда отец не стал его распекать, а лишь уставился в колени и печально опустил руки.
Мистер Бентли-Харрисон сидел молча уже, казалось, несколько минут, и Оскар позвал его.
— Отец?
— И чему же такому ты желал бы посвятить свою жизнь? — спросил тот, не поднимая головы. Оскар никогда раньше не слышал от отца такого тона, холодного и механического. — Ну что же ты? Давай послушаем, чем ты намереваешься заняться.
— Мне хотелось бы иметь собственное дело, — сказал Оскар. — Открыть лавку, какая была у
