благодарности любила бы этого человека всю жизнь. Я говорю об этом Рене, она фыркает:
«Ты? Из благодарности? Вот уж что тебе не грозит, так это благодарность. Ты пошла в своего отца. Сама уйдешь с улыбкой на устах и не оглянешься».
Реня, возможно, просто болтает, но мне ее слова переворачивают душу. Я понимаю, когда Август, умничая, говорит обо мне «разбойный возраст», но Реня зачем так — «с улыбкой на устах»?
«Реня, а ты помнишь Тимошу? Я была маленькая, мы ездили на юг, к морю…»
«Тимоша был женат», — резко отвечает Реня и смотрит на меня злыми глазами: ну, что тебя еще интересует?
«Зачем же он тогда ее выбрал, если у него была жена?»
Ренин ответ сражает меня: она его не придумала сейчас, он у нее был готов.
«Затем, что они всегда выбирают тех, которых можно бросить».
Хоть бы у меня была плохая память, хоть бы мне это поскорей забыть. Подходят, выбирают и даже, если женятся, все равно бросают. С ребенком, без ребенка, какая разница. Так, может быть, в самом деле надо их опережать, уходить с улыбкой на устах, чтобы потом, как мама, не глядеть часами в одну точку, не говорить подругам по телефону: «Нет, я не страдаю, просто беспрерывно болит сердце, будто в него воткнули большой ржавый гвоздь».
Когда-то мне очень хотелось увидеться с отцом. Бывает же так: родители расстались, но оба любят своего ребенка. Я была уверена, что он меня любит, но отвык да плюс еще чувство вины. Представляла, как мы с ним встречаемся тайком, сидим в кафе, едим мороженое, смеемся и не касаемся нашей жизненной трагедии. У него другая семья, другие дети, у меня мама. У каждого из нас — это свое, но есть и общее — наше родство. Он мой отец, я его дочь, и этого у нас никто никогда не отнимет. Я разыскала его адрес и телефон, позвонила и напоролась на его жену. Я очень трусила, волновалась, да и лет мне тогда было двенадцать, самый нестойкий возраст. Жена прикинулась, что он вроде как рядом, спросила, что ему сказать, кто спрашивает? Ну я и ляпнула: «Дочь».
Тут она мне вмазала:
«Понадобился! Алименты маленькие, а потребности большие? На колготки не хватает?»
Хорошо, что я дослушала, не бросила трубку. Она прооралась и заговорила нормальным голосом:
«Нет его. Уехал. Мы с ним уже три года в разводе. А уехал позавчера. В Петербург. А может, и не уехал. У него же ни одного слова правды. Тебя ведь Катей зовут? Забудь его, Катя. Считай, что он погиб на Великой Отечественной войне».
«Он же родился после войны».
«Ну тогда считай, что он утонул или попал под поезд».
Надо было как-то заканчивать разговор, и я сказала:
«Буду считать, что он упал с балкона».
Она уточнила:
«С шестнадцатого этажа».
Через несколько дней я зачем-то опять позвонила ей и спросила:
«У вас есть дети?»
«Нету. Зачем они тебе?»
«Были бы брат или сестра, я бы их любила».
Она очень удивилась.
«Любить тебе, что ли, некого? Мать люби. А чужих любить не спеши. Еще налюбишься, узнаешь, что это за лихо. Странная ты девочка, жила, жила и вдруг отца вспомнила, теперь вот мне звонишь. Может, ты чего недоговариваешь? Может быть, тебе чего нужно?»
«Мне не от вас, мне от всех людей надо, чтобы они не обижали друг друга и никто ни от кого не убегал».
На этот раз она не удивилась, сказала серьезно и печально:
«Всем это надо».
Больше я ей не звонила. А теперь вот думаю: а ведь я тоже от нее сбежала. Позвонила, познакомилась, расположила ее к себе и исчезла. Может быть, Реня права: без улыбки на устах, но все-таки бросила.
Реня считает меня не только неблагодарной, но еще и агрессором. Она и мама упорно проводят между собой и мной черту: мы — здесь, ты — там, и не переступай. Но я то и дело не только переступаю эту границу, но еще и пытаюсь захватить чужую территорию. «Смотри, что получается, — говорит Реня, — у тебя школа, подруги, двойки-пятерки, мальчики, секреты, всякие свои события. Разве мы с мамой лезем в эту твою жизнь? Что мы о ней знаем? Так, в общих чертах. А ты врываешься в нашу жизнь, как пират на чужой корабль, все тебе надо присвоить, во все сунуть нос». Я не спорю, хотя и могла бы, но надоело толочь воду в ступе. Зачем им врываться в мою жизнь? Они уже в ней были, прожили, она им известна. А я врываюсь совсем не в их жизнь, а в свой завтрашний день. Мне надо в нем разобраться, чтобы потом не ходить с ржавым гвоздем в сердце.
В последние дни Август меня избегает. Не ведет своих высокоумных разговоров, даже не смотрит в мою сторону. Переключился целиком на маму. Она последовала моему совету; они пьют чай на кухне. Дверь закрыта, но кое-что до меня долетает. Кажется, он собирается в какую-то поездку. И мама хочет ехать с ним, но он не согласен. «Это невозможно. Это валюта. В этом нет никакой необходимости». Мама настаивает на своем, голос ее звучит жалобно, слов не разобрать. Мне хочется открыть дверь и крикнуть ему в лицо: «Уезжаешь? Ха-ха-ха! Что еще за поездка! Получше ничего не мог придумать? Уматывай своим ходом, можешь даже без своей людоедской улыбки. Кандидат наук! Кандидат разбитых сердец — вот ты кто! Это твое звание!»
Он ушел, не сказав мне ни слова. Закрыв за ним дверь, мама уткнулась лицом в пальто на вешалке и стояла так, пока я не окликнула. Глаза у нее были невидящие, лицо серое. Она вернулась на кухню и стала там мыть посуду. Потом включила телевизор. На экране мотался весельчак заяц, она глядела на него, но вряд ли видела.
«Мама, — сказала я, — не переживай. И переключи программу, зачем тебе этот мультфильм? А этого старого господина с пушистыми усами забудь. Знаешь, на кого он похож? На моржа, который сел на диету и достиг больших успехов. Не то, что наша Реня».
Мне хотелось развеселить ее, но ничего не получалось, она не слышала моих слов. Тогда я в отчаянии сказала:
«Тебе надо было родить мальчика. Мальчики скрепляют, а девочки вносят разлад. Я вечно лезу туда, куда меня не просят. Из-за меня ты не можешь устроить свою жизнь. Хочешь, я поступлю в какое-нибудь училище и перейду
