Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
на виа Маджеллано, скрип своей кровати, гулкую пустоту комнаты. Потом встаю и выхожу в кухню, к нему.
Он сидит за столом, из пепельницы к потолку тянется струйка дыма. Одет прилично.
– Привет.
– Привет.
Потом говорит, что думал о нашей игре: кого вообще волнуют эти «на миллион евро больше», «на пятьдесят лет моложе»? Он бы хотел вернуться в 2009-й, на Большой рождественский бал в Габичче, в «Байя Империале»[6].
Выпив стакан воды, желаю ему спокойной ночи.
Когда мне было шестнадцать, он застукал меня в сарае с сигаретой в зубах. Спросил, давно ли курю. Я ответил, что нет, но он уже был в курсе, что я записной врун.
– Что куришь?
– «Мальборо».
– Сколько?
– Одну, две. По субботам три.
– Не вздумай попасться матери. Прошу тебя.
Как же приятно прозвучало это «прошу» из его уст.
На обед он готовит пасту, помидоры с собственного огорода, и не вздумай спорить о порциях. Сто шестьдесят граммов на двоих… Подхожу сзади, бросаю на весы еще три макаронины.
– Вот балда, – но убрать не убирает.
Мешает помидоры на огне, то и дело подливая из медных аламбиков. Зажигает две спички, нагибается проверить конфорки, утирает лоб.
Он зовет это пенсионным рецептом, корни которого – в 1997-м, когда он однажды заявился под вечер домой и, как оказалось, навсегда распрощался с железной дорогой.
Я в тот день сидел в кухне, переводил с латыни, а он вошел, попил воды, держась за живот, и прилег в спальне. Тут же о нем забыв, я продолжил переводить, потом поднялся в спальню и нашел его лежащим на боку. Он спал и почему-то не храпел. Слетев вниз, я позвонил врачу. Тот явился минут через сорок, сунул ему под язык таблетку и набрал номер больницы. Она тоже примчалась из школы и, застав нас всех дома, с порога сразу: «Нандо, милый!» И стала его по голове гладить, как обычно меня.
Трансмуральный инфаркт миокарда в пятьдесят, к работе он уже не вернется.
Удар кролика: так крестьяне из глубинки, прежде чем освежевать, глушат зверька по темечку. Бывает подобное и в боксе: удары по затылку. И за карточным столом, когда ты загнан в угол, а потом вдруг срабатывает грандиозный блеф.
– Народу много было ночью? – Я подцепляю макаронину на вилку и начинаю жевать.
Он качает головой, к пасте едва притрагивается. Вдруг вспоминает, что нужно в огород, взглянуть, не пошел ли паутинный клещ.
– Это еще что за хрень?
– Помидорный вредитель.
– Ты уже все посадил?
– Остались капуста с тыквой. Но нет.
– Что «нет»?
– Неохота.
– Почему неохота?
– А неохота. И все.
Мы доедаем, потом я уползаю к себе и через некоторое время слышу, что он копается в земле. Скрюченный, на макушке панама: сгибает и снова распрямляет спину, как батрачка на рисовом поле. Величайший танцор, говорила она, да и все говорили.
К вечеру выхожу купить ему торт на день рождения. Кручу педали к морю, на пляже уже куча раскрытых зонтиков и обгоревших лиц. Римини даже в июне Римини: все со всеми знакомы, гомон стоит такой, что песок сдувает.
Качу велосипед в горку, к площади у «Гранд-отеля», где мы гоняли когда-то под соснами на трехколесных с мордами животных на руле. Я всегда выбирал слона, она смотрела из-за ограждения, держа в руке мороженое, а он, стоя позади, курил.
Он уже тогда предпочитал исключительно «Сент-Оноре». Я беру тот, что на шестерых, прячу в нижний холодильник. А, свечку забыл. Осматриваюсь: и точно, в ящике письменного стола лежит парочка розовых, маленьких. Приличный костюм, который он надевал вечером, висит на ручке шкафа. Свежевыглаженный.
Еще до темноты на электронную почту приходит письмо, подтверждающее собеседование по кредиту. Заодно они хотят разобраться с документами о доходах. Откладываю телефон и, спустившись к нему, объявляю, что теперь моя очередь готовить: омлет с луком и цукини.
– Спасибо, – бросает он.
– Но лук я кипятком не обдавал.
– Спасибо, что приехал.
– Здесь хорошо.
Мы оба не голодны и включаем Ментану[7], готового поделиться хорошими новостями о биржевых индексах. Спрашивает, нет ли известий насчет подвисшего платежа: у меня их нет, и он досадливо морщится, не вынимая изо рта зубочистки. Потом в новостях показывают репортаж с «Ролан Гаррос», и мы вспоминаем, как ездили в Рим на Открытый чемпионат Италии, как пристроились на трибуне над Центральным кортом, его Надаля, моего Федерера[8] и бутерброды с колбасой, которые доедали в поезде на обратном пути.
– А ведь тебе завтра семьдесят два, Нандо.
– Ишь ты. – И он принимается убирать со стола.
Около полуночи «рено-пятерка» выезжает со двора. Костюма в его кабинете нет, колода для брисколы раскинута веером на кухонном столе.
Как-то в воскресенье мы с Джулией были в парке Семпионе[9], и он позвонил мне узнать, как моя мать раскладывает карты, когда гадает, – пирамидой или веером.
– Вот только ты в это не лезь.
– Так интересно ж.
– А ее что не спросишь?
– Говорит, не надо, поверю еще.
– И так, и так. В зависимости от того, на любовь гадает или на что другое.
Джулия расхохоталась: мы тогда уже собирались переезжать в Лиссабон, завести собственный дом.
Но у меня оставались неосвоенные дома и столы в них. Входя, я искал успокоения в предмете мебели, в безделушке, в виде из окна. Мы называем это потребностью отрешиться. Как будто, отрешившись от торжественности момента, отпугиваем неудачу.
И сделать это лучше в первые же минуты. Глаза выбирают сами: картину на стене, штопор, пачку сигарет, люстру. Неживое. Живое – никогда. Живое изучают, чтобы понять ходы. Живое – только после того, как вскрыта колода.
Наутро он завтракает, не присев, чаем и сливовым пирогом. Макает его в чашку и ждет, пока стечет, прежде чем откусить. Поджав губы, обсасывает усы. Потом разводит в воде пакетик обезболивающего.
– Старость не радость…
– Нандо?
– А?
– Поздравляю. – Я хлопаю его по плечу, он прихлебывает лекарство. – Я тут для тебя вечеринку приготовил.
Он кривится:
– Я в Монтескудо еду.
– Так я с тобой.
– Точно?
Не помню, на какой ветке он сидел в тот день, когда схватил инфаркт. Скорее всего, на нижней, самой толстой. Упершись ногой, забираюсь повыше. Гляжу вниз: должно быть, упал он между стволом и ближайшими зарослями сорняков. Потом очнулся, сел за руль и поехал в Римини.
Отсюда домик в Монтескудо смахивает на каменный ящик: купленный за сто тридцать миллионов лир в 1993-м, его собственными руками восстановленный
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 40
