вышли в коридор, принялись возиться со входной дверью. В этот момент где-то рядом раздался негромкий, но отчётливый звон разбитого стекла.
– Нажрутся комбикорма… – шёпотом прокомментировала Таня, разумея наших кухонно-уголовных соседей. А я просто машинально проверил выкидуху в кармане – на месте ли.
Мы спустились по крутым лестницам и прошли через три мокрых извилистых подворотни. Шумела вода – в водосточных трубах остатки ливня ещё никак не могли угомониться и отойти от этой бешеной скачки по жестяным крышам и подоконникам. Набережная Москвы-реки была начисто умыта и пуста в обе стороны насколько хватало глаз. Изредка проезжали одинокие машины, почему-то все – серебристые «Лады». Не знаю, почему мне это запомнилось. Мы привалились к чёрному чугунному забору и долго смотрели на чёрную грязную воду с уродливыми масляными разводами, на чёрные громадины заброшенных заводских корпусов на другом берегу.
– А кем бы ты хотел стать? Когда вырастешь?
Я подумал и честно ответил:
– Наследным принцем Баккардии. Или писателем. Это ж вроде и не работа вовсе. Сиди себе, пиши всякое.
– А-а-а… Ясно. А я юристом. Или флористом. И то и то нравится.
– Угу. Остеопатом или гомеопатом, один хрен. Кстати, ты ж, вроде, говорила, что привидение – над телеком, – всплыло в моём хмельном мозгу. – Ну помнишь, тогда, в парке…
– Так и есть, над телеком. А это что за хрень – я вообще не знаю. И мне страшно.
– Мне тоже, – не стал врать я.
– И я боюсь идти домой.
Но деваться нам было особенно некуда. Опять принялось накрапывать, потом всё сильнее и сильнее, и мы волей-неволей поплелись в наш рассыпающийся дом Ашеров.
Тускло и серо светало. Ливень снова стоял стеной.
В комнату я вошёл первый. Хмель окончательно выветрился, руки мои дрожали, и зуб не попадал на зуб. Под подошвой кроссовка что-то хрустнуло. Я включил свет. На полу лежали осколки стекла. Старого мутного ущербного зеркала, рябого от чёрных пятнышек то ли серы, то ли сульфида.
