потолками, уходящими в чёрные глубины космоса, глубины растрескавшиеся и каждую минуту грозившие упасть нам на головы и завалить нас насмерть. А ещё скрипучие дощатые полы, искрящая проводка с бумажной изоляцией, побуревшие от времени пергаментные обои. Необъятная кровать чуть ли не с балдахином, два мрачных кресла с высокими спинками, огромная вечно тусклая люстра с чахлым угасающим светом её лампочек. В общем, типичный замок с вампирами.
А вот соседями таниными были люди весьма и весьма прозаические.
Во второй комнате жила семья из двух кхм… заочниц, 60 и 30 лет соответственно. Жили они беспорядочно, скупкой и перепродажей краденого, считали себя солью земли и трудовым народом. Время от времени к ним из мест не столь отдалённых приезжали очередные «мужья». Спали эти мужья на продавленном диване в общей кухне, и тогда в неё было не зайти от запаха водочного перегара. Впрочем, надолго они на воле не задерживались.
В третьей комнате, спроектированной длинной и узкой, как трамвай, жили два абсолютно одинаковых иссушённых субьекта в квадратных очках, запомнившихся мне тем, что они почти не показывались остальным на глаза, а когда, наконец, показались, то почти тут же попались на воровстве пельменей у заочниц – прямо из кипящей на плите кастрюли. И пытались свалить вину на Таню. И это несмотря на то, что были пойманы с полуразмороженной пельменью во рту. Кстати, потом, много позже выяснилось, что они украли больших денег в каком-то Тернополе, бежали в Россию и сами были обокрадены по дороге, так что остались ни с чем. Как и с пельменями. Их тогда тоже отобрали.
Короче, соседи наши были не крем-брюле, и мы старались лишний раз не выходить в общий коридор. Холодильник стоял в комнате, электрический чайник – в комнате, ну и всё в таком роде.
После пятой или шестой бутылки чая я поднял мутный взгляд от своего веера карт на старое зеркало на стене и не увидел там своего отражения. Зато там был силуэт, немного размытый, но всё же достаточно отчётливый. Силуэт был женский, в длинном, в пол, сером платье с белыми кружевами на рукавах и воротнике. Наверное, так одевались лет 150 назад, когда этот дом ещё мог называться новым. Лица девушки было не разобрать, но мне она показалась молодой, даже юной. Вся остальная комната отражалась в зеркале как будто бы правильно, вот только вместо меня, прямо на моём месте была эта старорежимная девушка.
– Опа, – сказал я и открыл следующую бутылку.
В магнитоле играла Арефьева:
Это может быть всем чем угодно,
Даже тем, чем не может быть,
Даже джазовым временем года,
Даже тенью, наивной на вид…
Я показал Тане свою находку в зеркале. Находка не обращала на нас ровно никакого внимания.
– Может, постучать ей? – предложила Таня, с сожалением откладывая карты. Она выигрывала. Опять. Ей вообще не было и нет равных в «подкидном». Зато я всегда мог взгреть её в «международном».
Мы допили ещё одну бутылку на двоих, закурили красный «Винстон» и вооружились иконками святых из серванта. Как сейчас помню: пыльный свет люстры, мы – с иконками и шумом в ушах, зеркало – мутное, ущербное, дефектное, рябое, с такими, знаете, черными сульфидными пятнышками. И эта девушка по другую сторону.
– Это сера, – сказала Таня.
– Что?..
– Пятнышки – от серы. Частицы сульфида вступают в реакцию с серебром и получается сера.
– Круто, – сказал я, не видя особого отличия серы от сульфидов. И постучал по холодному стеклу.
Девушка по ту сторону не отреагировала. Я постучал ещё раз, сильнее. С тем же результатом.
– Откуда, говоришь, у тебя это зеркало? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить. Да, я помнил, как рекомендовался знатным охотником за привидениями. И чувствовал себя довольно глупо.
– Оно не у меня. Здесь моего вообще ничего нет, – ответила Таня с лёгкой грустинкой в голосе.
– М-м-м… мамино?
До Тани в этой комнате жила её мать. Она получила её ещё в 90-х от Даниловской мануфактуры, как мать-одиночка, когда устроилась бухгалтером на эту самую мануфактуру. А в январе 2007-ого она взяла и предложила эту комнату Тане на пожить. Такая вот краткая предыстория.
– Мамино… – эхом повторила Таня. – Нет, не думаю. Она не барахольщица. В смысле, если есть лишние деньги, она лучше одежду какую-нибудь купит, чем мебеля. Думаю, даже если бы отдали, она бы такое не взяла.
Мы всё стояли с иконками в руках и всё заглядывали в ущербное рябое зеркало. В магнитоле играл Летов, «Джа на нашей стороне», потом Цой, «Мама, я бездельник». И я чувствовал себя лишним, как куча лома. Я имею в виду, во всей этой большой жизни, где вроде бы всё уже понял за первые 17 лет, попривык, а тут вдруг зеркала с окнами в прошлое или вообще чёрт знает что.
За окном мало-помалу кончился дождь, кассета в магнитоле тоже кончилась, и отщёлкнула «stop» – с сухим пластмассовым звуком. Стало необыкновенно и невозможно тихо. А мы всё стояли и смотрели.
– Странно, – задумчиво выговорила Таня, – я ведь жила у неё здесь до пятого класса. Пока не сбежала к бабуле…
– И?
– И я никак не могу вспомнить, было это зеркало или нет. Может, оно здесь всегда было?
Я сказал что-то в том смысле, что это легко проверить по обоям за зеркалом – выцвели они или нет. Не тут-то было. Зеркало не снималось. И не сдвигалось, даже на миллиметр. Оно как будто вообще было вцементировано в стену. Намертво.
– Хрень какая-то, – досадливо буркнул я и бесцеремонно постучал кулаком в середину зеркала. – Эй ты! Школа благородных девиц!
Силуэт дёрнулся, как от пощёчины. Потом девушка по ту сторону стекла внезапно стала видна очень чётко, как будто на телевизоре РАЗ! и добавили резкости. Она стояла вплотную к стеклу, бледное выразительное лицо: тонкие нервические губы, нос с небольшой горбинкой, водопад прямых волос цвета безлунной ночи и такие же чуть раскосые глаза. Она видела нас.
За окном гулко ухнул филин. Тогда меня совершенно не удивило, что на Варшавке откуда-то взялся филин.
А ещё я к тому времени уже порядочно набрался, поэтому погрозил зеркалу иконой Николы Чудотворца:
– Вот достану тебя оттуда – будешь знать!
Девушка стояла не шевелясь, но зрачки её глаз расширились. Наши глаза встретились. Мне стало как-то не по себе: голова горела и казалась весом в целую тонну, ноги были ватными и одновременно с этим абсолютно не гнулись. Я отложил последнюю бутылку, предложил Тане пойти проветриться. Мы кое-как оделись и
