а не гражданин.
— Друзья и последователи в любой момент выкупят меня из рабства и дадут свободу! — воскликнул Диоген. — Они уже предлагали мне это. Я сам отказался, не желая быть у них в долгу. Кроме того, истинная свобода человека и его рабство не определяются наличием или отсутствием ошейника! Я, и будучи рабом, распоряжаюсь своим хозяином и чувствую себя более свободным, чем он.
— Нет, раб, — снисходительно усмехнулся в ответ Александр. — Ты отказался от выкупа, потому что за два года жизни в Коринфе привык к регулярной хорошей пище, крыше над головой и необременительным обязанностям. Ты стареешь, и тебе больше не хочется терпеть нужду и невзгоды, жить, как бродячая собака. У тебя теперь есть тёплая конура и добрый хозяин. Ты и в этом оказался предателем. Изменил собственному учению, «философ»!
Царь выделил последнее слово презрительной интонацией. Словно публично плюнул им в лицо раба.
— И от свободы ты, оказывается, отказался сам, по собственной воле! Вся твоя нынешняя свобода, пёс Диоген, ограничивается длиной цепи, на которой держит тебя хозяин.
— Даже на цепи у меня достаточно свободы, чтобы говорить людям правду! — прорычал в ярости Диоген. — В том числе и царям. Диогена из Синопа знает весь мир! А кто ты такой, царь Александр? Двадцатилетний мальчишка, всего лишь по случайному праву рождения севший на трон. Всем, что у тебя есть, ты обязан своему отцу. Это царь Филипп II создал могучую Македонию и её победоносную фалангу.
Глупые греки, стиснутые идиотскими границами и рамками местнических интересов, сами пригласили армию Филиппа в самый центр Греции, чтобы наказать жителей Амфиссы за самовольный захват так называемых священных земель. Думали использовать македонцев в качестве наказующей дубинки, а потом отправить их домой. Но Филипп после разорения Амфиссы внезапно стал захватывать и другие греческие города и, в конце концов, навязал всем Эллинский союз!
Диоген вскочил и обратился к толпе.
— О каком союзе вы, греки, ведёте речь, если он навязан вам силой? Лицемеры! Это вы — рабы, а не я.
Прокричав последние слова, Диоген опять сел и вновь обратился к Александру:
— Из-за таких вот захватчиков, как твой отец, и трусливых лицемеров, как греческие властители, я и не признаю государства, границы и власти. Вот почему не хочу воевать за эти ложные «ценности» и считаю себя гражданином мира.
— Да, я пока юн, — вздохнул Александр. — Но это быстро пройдёт. Ты прав в другом, Диоген: мне действительно всё досталось от царя Филиппа. Но сейчас началась моя эра! Сегодня именно я добился сохранения Эллинского союза, и именно я продолжу реализовывать планы моего отца по построению мирового порядка. С помощью объединённой греческой армии я завоюю весь мир, и тогда в нём не останется иных государств, кроме моего. Не будет границ и междоусобиц, и каждый житель моей державы станет истинным гражданином мира!
— Это только слова! — презрительно отмахнулся Диоген. — Жаль, что я уже стар и вряд ли смогу насладиться твоим позором, когда персы разобьют твою жалкую армию, а тебя превратят в евнуха.
— Мой отец стал царём в двадцать три года, — спокойно сказал Александр. — Он поднял из праха Македонию, отбросил от её границ варваров, объединил и подчинил себе Грецию. Я надел царскую корону в двадцать лет и только начинаю свой путь. Ты прожил долгую жизнь, Диоген, но не сделал ничего, чем можно гордиться, разве что нажил крепкое здоровье. А я сегодня уже положил начало своим успехам.
— Посмотрим, каким будет конец, — ядовито прошипел Диоген.
— Посмотрим, — задумчиво протянул Александр. — Будем надеяться, что ты доживёшь до моей смерти и сможешь увидеть то, что успею и сумею сделать за время моего правления я. Ты предал всё, что имел и чему учил, пёс Диоген. Жил и, по-видимому, умрёшь, как собака. Но не надейся: уж точно не от руки царя Александра! Такой посмертной славы у тебя не будет. Я накажу твою дерзость иначе. Эй, Ксениад!
Истекающий потом, бледный от ужаса купец на подгибающихся ногах вновь подбежал к царю.
— Я здесь, игемон.
— Хорошо корми своего раба, купец, и не нагружай сверх меры работой. Я хочу, чтобы этот паразит жил очень долго, желательно — до моей смерти. И не вздумай дать ему свободу или продать другому хозяину! В награду я даю тебе привилегию на обеспечение всем необходимым македонского отряда, стоящего в Коринфе.
— Благодарю, игемон! — обрадовался купец. — Не беспокойся, Ксениад никогда не нарушал подписанного договора.
— Ах ты, хитрец! — засмеялся Александр. — Я распоряжусь, чтобы с тобой заключили письменный договор на поставки продуктов и прочего.
— На какой срок, игемон?
— Пока кто-нибудь из нас двоих не умрёт: я или Диоген. Так что храни здоровье и жизнь своего раба и молись богам за моё благополучие.
— Всё же надо было хотя бы как следует выпороть того наглого раба, — пробурчал Неарх, когда македонцы после прощального пира покинули Коринф.
Александр дал знак, и отряд охраны отстал на расстояние, достаточное для того, чтобы никто не слышал беседы царя с двумя самыми близкими к нему сановниками.
— Я согласен с Неархом, — твёрдо сказал Антипатр, отвечая на вопросительный взгляд повелителя. — Тот старик вёл себя вызывающе и несколько раз прямо оскорбил тебя и всех нас, македонцев. Его надо было публично казнить, а не выпороть.
Александр вздохнул и ласково потрепал по шее Буцефала. Конь явно застоялся, проведя весь день в конюшне. Но если дать ему волю, они прискачут в лагерь слишком быстро и не успеют поговорить без лишних ушей вблизи, так как всё, что происходит в царском шатре, отлично слышно воинам охраны, круглосуточно дежурящим у входа. А поговорить надо и срочно!
— Я бы сделал, как вы говорите, друзья, не будь я Александром, — наконец повторил царь загадочную фразу. — Враги Эллинского союза ждали именно такой реакции от македонского варвара, но я-то не зря учился у Аристотеля и сразу увидел ловушку.
— То есть, мы с Неархом по-твоему — варвары? — обиженно нахмурился Антипатр.
— Не по-моему, а по мнению фиванцев или афинян, — примирительно улыбнулся ему Александр. — И не только вы и я, а вообще все македонцы. Просто под руководством Аристотеля я хорошо изучил не только историю и искусство греков, но и их нравы, образ мышления. Они не ожидали этого, потому и усадили на моём пути Диогена Синопского, известного своей грубостью и наглостью, а также отсутствием какой-либо почтительности к кому-либо и чему-либо, тем более — к власти.
— Зачем же ты дал его хозяину привилегию, если он — наш явный враг? — удивился Антипатр.
— Ксениад сам был до
