Он критически осматривает ее и переводит взгляд на меня. Я встаю и только сейчас замечаю, как сильно затекли ноги. Мои сигареты лежат во внутреннем кармане куртки. Они не промокли.
– Спички есть? – спрашивает Сашка мужика.
– Дома забыл.
– Ясно. Не до того, значит, было…
Бывший самоубийца морщится и неуверенно тычет подрагивающий кончик сигареты в огонек, спрятанный между моими ладонями.
Мы молча курим… Мужик шмыгает носом, то и дело вытирает лицо и оглядывается по сторонам. Я ясно вижу на его лице недоумение и ужас, словно он никак не может вспомнить, как он здесь оказался.
– Может проводить тебя? – безразлично спрашивает Сашка.
– Не надо…
– Сам-то из Боровков?
– Оттуда.
– А рельсы зачем красить собрался?
– Жена … – челюсть мужика начинает мелко подрагивать.
Он пытается сказать что-то еще, но судорога на лице мешает ему говорить.
– Что жена? К теще в гости уехала?
– Нет…
– Ушла?
– Нет…
– Понятно, – Сашка говорит нарочито грубо и пренебрежительно. – Ну а ты, стало быть, за ней на тот свет собрался?
– Нет… Она не ушла… Не умерла… Она сбежала, – мужик опускает голову. Его голос звучит глухо и отчужденно. – К школьному другу сбежала. Любовь у них была… Раньше…
– Тоже ясно, – Сашка кивает. – Жалко, что я не твой папаша. Я бы тебе морду набил.
Ветер быстро растаскивает опустошенные и легкие облака. С высоты насыпи я хорошо вижу, как в еще мутной дали то тут, то там вспыхивают пробившиеся к земле столбы солнечных лучей. Жаль, но я уже не могу найти среди них тот самый луч, который еще недавно так отчаянно сопротивлялся дождю.
Кряхтя, мужик встает с земли и, не попрощавшись, идет по шпалам в сторону Боровков.
Сашка улыбается.
– Ты бы хоть спасибо сказал! – кричит он вслед.
Но мужик не оглядывается, а только слабо взмахивает рукой.
А я думаю о том, что я ненавижу смех. Ненавижу больше всего на свете. И я больше никогда не буду смеяться. Никогда и не над чем…
… Мы возвращаемся домой уже вечером. Наш путь к железнодорожной станции лежит через Боровки. Сашка щелкает семечки и изредка бросает на меня удивленные взгляды. Дело в том, что мне смешно. Я готов смеяться над чем угодно: над перебежавшей дорогу кошкой, над отражениями в лужах и даже над самим Сашкой. Мой друг устало улыбается в ответ и изредка бросает короткие реплики: «Чего ржешь, дурак?» или «Не пугай старушек, идиот!»
Я долго и от души хохочу над каждой Сашкиной фразой. Если честно, то у меня уже давно не было так легко и свободно на душе, как теперь. Дурашливое ощущение простого, почти детского счастья едва ли не заставляет меня петь, а то и просто пройтись на руках.
Откровенно говоря, мне и самому кажется странным такое легкомысленное настроение. Впервые оно дало себя знать еще у реки, когда леска одной из наших удочек зацепилась за корягу. Сашка полез в воду… Он шел осторожно и держал руки так, словно шел по канату. Его движения казались мне неуверенными и даже нелепыми… Я рассмеялся и настолько громко и неожиданно, что Сашка выругался в ответ. Я хотел было ответить, но едва не подавился смехом. Впрочем, это был уже совсем-совсем другой смех: искренний и легкий, как облегчение после боли. И он не имел ничего общего с тем, который выворачивал меня наизнанку там, на рельсах.
Сашка долго возился у коряги, стоя на полузатопленных бревнах. Он изредка бросал на меня хмурые взгляды, а потом не выдержал и спросил:
– Что с тобой? Сдурел, что ли?..
– А что и посмеяться нельзя?
– Раньше нужно было смеяться, – рассудительно заметил Сашка и кивнул в сторону железной дороги. – Или до тебя доходит как до верблюда?
Я сказал, что смеялся и там.
Сашка сплюнул:
– Ага, я видел как: глаза вытаращил, за рельсу обоими руками схватился, а потом вообще отвернулся…
Мы немного поругались, что, впрочем, нисколько не испортило моего радужного настроения…
Немного не доходя до станции, Сашка трогает меня за плечо:
– Смотри, вон наш крестник.
– Где, где?..
– А вон…
Я оглядываюсь: на порожках небольшого, довольно уютного домика сидит наш бывший самоубийца. Он что-то говорит стоящей к нам спиной девочке лет четырех-пяти и часто, неумело поправляет на ней ситцевое платьице.
– Дочка, наверное, – говорю я. – Значит, не один он остался.
Сашка жмет плечами.
У девочки в руках маленькая лопатка и она явно куда-то торопится. Девочка кивает в ответ отцу и часто нетерпеливо притоптывает ножкой.
– Дочка, – говорю я. – Точно дочка…
– Идем, – Сашка тянет меня за рукав. – А то на поезд опоздаем.
Перед тем как уйти, я бросаю последний взгляд на бывшего самоубийцу. Оказывается, у него довольно молодое лицо, которое можно было бы назвать даже приятным, если бы его не портили припухшие мешки под глазами. Но это пройдет. Потом, со временем…
Электричка с гулом летит через темный, кое-где уже начинающий желтеть, августовский лес. Мы с Сашкой молча сидим у окна и думаем каждый о своем.
На западе снова собираются тучи. Наверное, снова скоро будет дождь. Может быть, этой ночью. Я очень люблю, когда ночью идет дождь, тогда легко верить во что-то хорошее.
Сашка вздыхает и трет рукой мускулистую шею.
Потом он спрашивает:
– Анекдот хочешь?
Разумеется, это уже насмешка.
– Пошел к черту!
– Я серьезно.
– Я тоже. Могу и по морде дать.
– Хо-хо!..
От нечего делать я снова смотрю в окно. Мне – хорошо. Мне просто хорошо и все. Улыбка начинает растягивать мои губы.
– Опять лыбишься? – спрашивает Сашка. – Кстати, забыл тебе сказать, я у тестя в гараже вчера нашел какой-то сосуд со странным названием. Кажись, водка. Ты как, а?..
– Что как?
– Что, что!.. Маленький что ли? Приглашаю отведать после трудов праведных. Будешь?
– Не знаю…
С невыразимой ясностью я вдруг понимаю, как люблю все вокруг: убегающий лес, Сашку, облака, уже еле видимое за деревьями солнце, сегодняшний день и еще все то, что и составляет нашу жизнь.
– Давай решай. Или ты жены боишься?
– Кто, я?!.. Ладно, едем в гараж.
– Отлично. Кстати, твоя улыбочка очень похожа на дурацкую.
Я знаю… Глупо любить все то, что дано тебе просто так, даром. Но я люблю жизнь, люблю так, как не любил никогда до этого.
– У нас пожевать что-нибудь осталось?
– Совсем немного.
– Немного? Это плохо. Нужно еще в магазин забежать…
Сашка говорит что-то еще, но я его уже не слушаю. Я думаю о другом. Пусть это опять-таки звучит глупо, но я думаю о любви… О любви к жизни
