и дружелюбно хлопали мастера по плечу, широко раскрывая увесистое портмоне и вынимая крупные купюры. Одно смущало Янселя. Это наличие в фурнитуре формы эмблемы в виде черепа. Она прикреплялась к околышу фуражки с высокой тульей. Такие фуражки изготавливал шляпочных дел мастер — другой приятель Шмидт. Чистокровный немец. Раз в неделю, в воскресенье, Янсель навещал его, чтобы перекинуться в преферанс, выпить, если на дворе летняя жара, по кружке пива, а если за окном холод и слякоть — по стакану целительного горячего глинтвейна.
— Смотри, какой великолепный товар я приготовил для господина Кёльгера, — не скрывая удовлетворения, показывал Шмидт старому Янселю чёрную эсэсовскую фуражку. — Вероятно, господин Кёльгер — важная птица, не знаю, он всегда приходит на примерку в штатском. Это мой давний клиент. Щедро платит. Добрейшей души человек. А сколько знает анекдотов! Ты бы слышал, мой друг. Рассмешит и подымет, уверяю тебя, покойника из гроба!
— Кто бы сомневался в качестве? Как всегда, требующая похвалы, достойная работа, — поправляя круглые в металлической оправе очки на морщинистом носу, подтвердил Янсель, предпочитая поскорее обратить внимание приятеля на то, что следует продолжить партию в карты. Иначе скоро стемнеет, и Луиза начнёт, как всегда, беспокоиться. Это в её характере. Будет беспрестанно подходить к окошку и, отдёрнув шторку, безуспешно вглядываться в темноту улицы, почти неосвещаемой около их дома последние три дня. Лопнул фонарь. Обещали починить быстро. Но минуло три дня, а вечерами по-прежнему темно. Странно. Обычно монтёры приходят сразу после поломок на электролинии и устраняют неисправность. А тут целых три дня. Непорядок… А ещё вдруг Луиза, расстроившись долгим отсутствием мужа, хотя прекрасно знает, что он с приятелем мечет колоду карт, играя в свой любимый преферанс, отправит за ним внука. И Гельмуту придётся поздним вечером бить зря ноги, чтобы напомнить деду, что пора идти домой.
— Особенно хороша тулья. Она словно лебединая шея, — Шмидт с любовью осторожно ощупывал свою работу, как бы ожидая ещё похвалы от Янселя. Но тот пропустил эти слова мимо ушей, на что приятель даже хотел слегка обидеться, но передумал: — Ах, понимаю. Мы немного отошли от темы, — бережно убирая фуражку в шкаф, сказал Шмидт. — Раздавайте, друг мой, ваша очередь, — он с улыбкой протянул колоду.
2
Середина 1990-х годов.
Скорый поезд «Москва-Владивосток» стремительно мчится по Транссибирской магистрали. Пассажирский состав то ныряет в чёрные тоннельные норы, то вновь вырывается на простор сосново-лиственной тайги и серых скалистых сопок.
В плацкартном вагоне начинается утреннее движение пассажиров. Кто, осторожно придерживаясь за вертикальные поручни полок, пробирается с полной кружкой кипятка от титана на своё место. Кто, открыв спальный рундук, неторопливо роется в сумке, вынимая и выкладывая на столик съестные припасы. Мужчина — высокий костлявый дядька в майке и заношенных серых штанах-трико, закатанных до колен, из крайнего купе, торопится в туалет, слегка морщась от головной боли после вечерних посиделок в вагоне-ресторане. В узком коридорчике перед туалетом мужчину пытается опередить дама в длинном цветном халате с комнатной собачкой в руках. Собачке тоже надобно немедленно пи-пи. Она противно так затявкала на мужчину, оскалив тонкие острые клыки. Пришлось уступить место настойчивой даме. Сунув измятую сигарету в зубы, мужчина вышел в прохладный после духоты вагона тамбур. Навстречу вырос долговязый белобрысый парень в бейсболке с длинным козырьком назад и потёртых джинсовых шортах.
— Извиняйт, — посторонился парень, смущённо давая дорогу мужчине. Лязгнула железная дверь.
— Извиняйт, — передразнил парня мужчина, чиркая спичкой о коробок. — Тоже, поди, бухал вчера… Нерусский, что ли?..
Пассажиры просыпались, приводили себя в порядок, пили чай. Запахи еды от купе до купе плыли по вагону.
— Мам, а скоро Байкал, о котором ты вчера говорила? Это озеро, да? Оно глубокое? — с нетерпением спрашивал который раз за утро молодую миловидную женщину мальчик лет семи-восьми.
— Скоро… Озеро… Оно глубокое, — она сворачивала кусочек замасленной от завтрака газеты со столика, собирая крошки. — Сиди. Унесу мусор в ящик и будем смотреть в окошко.
— Успеем до Байкала остограмиться или нет? — с беспокойством втихаря рассуждали уныло в соседнем купе два бородатых мужика, когда заправили свои мятые постели.
— Доставай, — предложил один.
Напарник, отодвинув висевшую у изголовья над смятой подушкой брезентовую с капюшоном куртку, вытянул из рундука тугой рюкзак. Развязал. Вынул заткнутую бумажной завёрткой начатую бутылку спирта «Рояль». Следом банку свиной тушёнки.
— Где нож?
— Наливай. Потом откроем.
Напарник булькнул в стаканы, дребезжавшие чайными ложечками в подстаканниках.
— Ложечки вытащи.
— Что?
— Ложечки, говорю, вытащи.
— Ах, да.
— Интересно, в Слюдянке омуль ещё продают? — спросил один второго, когда занюхали кусочком хлеба.
— Так, поезд-то скорый. Не стоит в Слюдянке.
— А-а, точно, — с сожалением подтвердил напарник. — А раньше, при советской власти, стоял… Пассажиры затаривались омулем…
Прошло минут пять. Мужики становились разговорчивей. Мимо прошёл один из пассажиров их вагона — долговязый белобрысый парень с бейсболкой на голове длинным козырьком назад. В руке видеокамера.
— Странный какой-то? — кивнул один второму.
— Иностранец, поди.
— Почему?
— По одёжке видно. Да и камера, гляди, какая. У нас такую не купишь.
В соседнем купе продолжал канючить ребенок, поминутно спрашивая: — Ну, мам, когда этот Байкал начнётся?
— Мальчик? До Байкала уже скоро доедем, — заглянул в купе дяденька с бородой. Он исчез на минуту, чтобы порыться в рюкзаке. Опять появился, протянул карамельку чупа-чупсинку.
— А что надо сказать? — погладила сына по головке мама.
— Спасибо.
— На здоровье! — добродушно рассмеялся дяденька и исчез в своем купе.
Мимо вновь прошёл, уже в обратную сторону, долговязый с видеокамерой. Она так привлекала внимание мальчика, что тот, забыв о Байкале, устремился было за парнем, глядя вслед во все глазёнки на забавную невиданную вещицу.
— Куда? Сядь на место! Стыдно прямо за такого ребенка! — строго осадила сына мать.
— Что? Не слушается? — опять показался дядя с бородой. — Маму надо слушать. Как маму зовут?
— Мама Люда! — выкрикнул мальчик.
— А меня дядя Лёха.
— Эт-то что такое?! — женщина одёрнула ребенка за рукав рубашки. — Больше со мной никуда не поедешь. Такой большой, а мать совсем не слушаешься. Всё бабушке расскажу.
— Ладно, он больше не будет, — миролюбиво ответил за мальчика дядя Лёха и беззвучно засмеялся. После выпитого спирта на душе стало тепло и благостно. Хотелось общения. С кем-то разговаривать, что-то рассказывать, о чём-то расспрашивать. Со своим напарником, видно, обо всём вдоволь наговорились. Позади целый полевой сезон в тайге. Но, видно, с мамой Людой общения не получится. По проходу вновь возвращался парень в бейсболке.
— Слушай, милок, это что у тебя за такой аппарат? — обратился по-свойски к нему дядя Лёха.
Парень остановился, нагнулся к бородатому, ответил:
— Я вас не совсем понимай.
