и отец где-то в далеком разрушенном войной поселке лежит вот так же, одинокий и беспомощный…
Серые прищуренные глаза солдата смотрели доверчиво и с надеждой. Уйти и бросить его невозможно. Солдат громко вздохнул и стал сосать тухнущую цигарку.
— Вы не думайте, дяденька, я не маленький, я все понимаю…
Цвиллинг положил руку на плечо Леньке, под ватником прощупывались острые ключицы:
— Извини, брат, схватило, видишь, меня. Как всегда некстати. В темноте тебя за малыша принял, а ты вон герой какой! Извини…
— Дяденька, вы поручика Виноградова знаете, а? — приглушенно спросил Ленька и оглянулся. Нет, вблизи никого не было.
— Виноградова? — переспросил Цвиллинг. — Нет, не знаю.
— А Коростелева знаете? — и сердце у Леньки тревожно замерло.
— Слышал, — равнодушно, будто нехотя, произнес Цвиллинг и вдруг спросил:
— Как тебя зовут? Ленька. Ага, так вот, Ленька, просьба к тебе: подвези меня в больницу. К доктору мне надо, к доктору Войцеховскому…
И Цвиллинг смежил веки. Кружилась голова и страшно хотелось пить. И все же он поднялся и пошел к коляске. И тут Ленька увидел, что был он не солдат, а унтер-офицер. Это его смутило. Но вот погоны спороты… Вдруг где-то у вокзального здания хлопнул выстрел. Ленька побежал и помог Цвиллингу сесть: поехали!
Прохладный встречный ветерок приятно обдувал лицо. Цвиллинг снял фуражку и, не открывая тяжелых век, положил ее где-то рядом. Слабо стукнуло. Ленька обернулся: чего?
Цвиллинг приоткрыл глаза, вяло улыбнулся.
— Вези, вези, Лелька! То есть — Ленька… Это у меня сын — Лелька… Вези.
Мимо проплыл минарет. Среди мириада звезд резко чернела его остроконечная верхушка.
— 1001 ночь, азиатчина, — подумалось Цвиллингу, — минарет, старая киргизская кобылка и революция… А домишки и улица похожи на челябинские…
Челябинск. Там — жена и сын. Туда он послал последнее письмо из госпиталя. Которое, может быть, сейчас читает в сотый раз Соня. И думает о нем… Почему же так, вдруг, стало холодно?.. Звезд не видно… Были же звезды… Когда писал, то они светили в окно… Светили так ярко…
…светили звезды… писал… Что писал? Ах, да, все о сыне, ему писал…
«Леля, мальчик мой славный, приди… Я буду рассказывать твои любимые сказки. Нет, не нужно старых сказок. Они такие скучные-прескучные, и ты все их знаешь. Я расскажу тебе новую сказку. Сам сочиню ее для тебя, украшу ее миллионами огненных блесток. Она будет гореть…»
Жаркая потная духота тяжко давила на грудь. Где-то над головой непрерывно и нудно гудело и от этого гудения хотелось одного: спать… Спать…
Он очнулся от толчка: носилки опустились на скользкий кафельный пол. Над головой качается керосиновая лампа-«молния». Два бледных мужских лица склонились над ним.
— Это не тиф, говорю вам. Вы что не видите?
— Я вижу: самый банальный сыпняк. Тащите его в изолятор! Бесполезно…
— Вы устали, Нестор Сократович, нельзя же так… Тише, он очнулся… Мальчик, это твой отец?
Носилки качнулись, поднялись и поплыли.
— На вашу ответственность, Петр Петрович. А ты не стой, мальчик, уходи!
— Погодите, — Цвиллинг мучительно припоминал: его должен встретить в больнице доктор Войцеховский. — Подождите, мне нужен товарищ Войцеховский, Войцеховский, Войцеховский… Ленька, позови доктора…
— Не волнуйтесь, гражданин, лежите спокойно, доктора Войцеховского у нас нет. Он работает в Александровской больнице, а вас доставили в губернскую… Да несите же его!
Последнее, что слышал Цвиллинг, это раздраженные выкрики второго врача:
— Войцеховского надо им! Революцию надо! Кругом зараза! Если у него тиф, пеняйте на себя!
Доктор подошел к Леньке вплотную, уперся пухлым животом и сердито стал выговаривать:
— А ты чего уши развесил? Завтра приходи — получишь от него одежонку, если не сожжем. Можно бы и сейчас отдать: все равно конец ему!
Он наступал на Леньку, пока не вытеснил его к самым дверям.
IV
Осеннее, не греющее солнце дрожало на белых шершавых стенах. Ветер слабо раскачивал форточку с осколком стекла. Было тихо, и лишь где-то за стеной, если прислушаться, угадывался мерный стук часов. Цвиллинг прикрыл глаза. Полежал. Затем слабо пошевелил рукой, провел по суконному одеялу и вдруг наткнулся на что-то холодное, гладкое, жесткое. Чудо: на одеяле лежал огромный светло-зеленый арбуз.
— Подросток, что привез вас, просил передать. — У двери стоял старичок и маленькими розовыми ручками теребил отвороты халата. — Не положено, да уж ладно…
— Спасибо. Петр Петрович, так кажется? — слабо улыбнулся Цвиллинг. — Вот ведь выходит как: у вас что же в городе две больницы?
— Простывать вам нельзя, дорогой гражданин, — с непонятным неудовольствием проговорил врач. — Надо вас послушать, а тут еще посетители… Не положено, но если уж так важно…
Цвиллинг приподнялся на локте, облизал потрескавшиеся губы: зовите же скорее.
Вошли трое. Один, с большими добродушными усами, сразу подсел на кровать, протянул руку:
— Мискинов. А это Коростелевы: Георгий и Саша, Александр. Брательники.
— Цвиллинг, Самуил Моисеевич.
— Добро. Нам уже давно сообщили о твоем приезде, но вот как связь оборвалась и, — Мискинов нахмурился:
— Петр Петрович, мы вас слушали, без разрешения в палату не входили, а теперь вы уж нас извините: оставьте глаз на глаз с товарищем. Будьте добры.
Лицо у Мискинова бледное, а на щеках яркий румянец. Глаза спокойные, чистые, будто осенние степные озера.
Врач вскинул бровями, сжал ручками отвороты халата и вышел. Цвиллинг покачал головой: зачем же так, ведь все равно в палате еще пятеро больных. Александр Коростелев шепнул ему: «числился раньше доктор в эсерах, мало ли что где сболтнет…» А Цвиллинг про себя улыбнулся, вспомнил девятьсот седьмой год. Он тогда тоже «числился» с братом Борисом в эсерах. По заданию организации провели «очередной террористический акт», как было сказано потом на суде. Приговор: высшая мера. Камера смертника. Затем милость государя — ссылка. Вот там-то и началась большевистская школа…
Цвиллинг повел головой, будто отгоняя воспоминания и тихо сказал:
— Вы, товарищи, верно, уже оповещены о том, что по указанию Центрального Комитета нашей партии в сентябре — октябре должны пройти губернские партийные конференции, на которых надо еще раз и окончательно обсудить вопрос о вооруженном восстании. На вашу, оренбургскую конференцию, Уральский областной комитет РСДРП(б) послал меня…
На сухом бледном лице Цвиллинга постепенно проступили розовые пятна, голос все креп, хотя дыхание еще срывалось и нет-нет в груди что-то хрипело и посвистывало.
— О конференции знаем, готовим, — ответил Александр, — а вот с делегатом чуть не оконфузились. Сообщение о тебе попало к Архангельскому — комиссару Временного правительства — и пошло по цепочке… Искали тебя казачки, да паренек, что нашел тебя…
— А, Ленька? — Цвиллинг поднял руку, повернул ладонь к слушателям так, будто хотел растолкать воздух. — Видите, нам нечего
