— Это наши братья! — сказал серый кот.
И он так прекрасно изобразил муки крысы, попавшейся в кошачью пасть, что я залилась слезами.
Заметив, что я одурачена этим спичем (speech), лорд Пуфф конфиденциально сообщил мне, что Англия предполагает открыть обширную торговлю крысами и мышами, что если кошки не станут их есть, то крысы обойдутся Англии дешевле, что в основе английской морали всегда лежит коммерческая выгода и что союз морали с меркантилизмом является единственным, на который всерьез рассчитывает Англия.
Мне показалось, что Пуфф слишком тонкий политик для того, чтобы стать хорошим мужем.
Кот-помещик (countru gentleman) сообщил, что на континенте, и особливо в Париже, католики ежедневно приносят котов и кошек в жертву неподалеку от застав (раздались крики: «Ближе к делу!»). Мало того: жестокие казни сопровождаются ужасной клеветой, заключающейся в том, что этих доблестных животных выдают за кроликов; он приписывал эту ложь и это коварство отказу от истинной англиканской религии, допускающей ложь и плутовство только в вопросах правительственных, внешнеполитических и министерских.
Оратора признали радикалом и фантазером.
— Мы собрались здесь, чтобы обсуждать интересы кошек английских, а не континентальных! — воскликнул пылкий кот-тори.
Милорд дремал. Когда собрание разошлось, я услыхала нежные слова, произнесенные молодым котиком, явившимся из французского посольства; по акценту я догадалась о его национальности.
— Милая Бьюти! Еще не скоро природа создаст кошечку, столь совершенную, как вы! Кашемиры Персии и Индии покажутся верблюжьей шерстью, если их сравнить с вашими тонкими и блестящими шелками. Вы испускаете такое благоухание, что ангелы упадут в обморок от счастья, это благоухание донеслось ко мне в салон князя де Талейрана, покинутый мною для того, чтобы поспешить к этому потоку глупостей, именуемому вами «митинг». Пламенем ваших очей освещается ночная тьма. Ваши ушки были бы совершенством, если бы они вняли моим стенаниям. Во всей Англии не найдется розы, столь розовой, как розовая полоска, окаймляющая ваш розовый ротик. Искатель жемчуга напрасно будет искать в безднах Ормуза таких жемчугов, которые стоили бы ваших зубок. Самое прелестное из того, что произвела Англия, это ваша мордочка, тонкая, изящная. Альпийский снег покажется рыжим рядом с вашей небесной шкуркой. Ах! Только под английским туманным небом можно найти подобную шерстку. Ваши лапки мягко и грациозно несут тело, которое совмещает в себе чудеса мироздания, но уступает вашему хвосту, изящному толмачу движений вашего сердца; да! столь изящного изгиба, столь образцовой округлости и более грациозных движений не было ни у одной кошки. Покиньте старого мошенника Пуффа, он спит, как пэр Англии в парламенте, к тому же он, жалкое существо, продался вигам и от долгого пребывая в Бенгалии утерял все, что может доставить наслаждение кошечке.
Только тогда я взглянула, не слишком пристально, на очаровательного французского кота: он был всклокочен, мал ростом, развязен и нисколько не походил на английского кота. По его непринужденному виду, по особой манере потряхивать ухом видно было, что это беззаботный плут. Признаюсь, я утомилась от торжественности английских котов, от их чисто внешней опрятности. Их пристрастие к благопристойности (respectability) казалось мне особенно смешным. Крайняя естественность этого непричесанного кота меня поразила, — такой резкий контраст она составляла всему виденному мною в Лондоне. А кроме того, жизнь моя текла так размеренно, я так хорошо знала наперед все события своей жизни, что не могла остаться равнодушной ко всем неожиданностям, которые сулила физиономия французского кота. Тогда все показалось мне пресным. Я поняла, что могу жить на крышах с этим веселым существом, явившимся из такой страны, которая после побед величайшего английского полководца утешалась бессмысленной песенкой: «Мальбрук в поход собрался[5], миронтон, тон, тон, миронтен!»
Тем не менее я разбудила милорда и дала ему понять, что уже очень поздно и нам пора домой. Я сделала вид, будто не слышала объяснения в любви и осталась бесчувственной, чем привела в оцепенение Бриске. Он тем более изумился, что считал себя красавцем. Впоследствии я узнала, что он не давал спуску ни одной кошке. Исподтишка я взглянула на него: он двигался мелкими прыжками, перебегал улицу и беспрестанно оборачивался, как истинно французский кот, объятый отчаянием; настоящий английский кот вложил бы больше пристойности в свои чувства и не стал бы выказывать их.
Через несколько дней я вместе с милордом очутилась в великолепном доме старика пэра; я поехала прогуляться в Гайд-парк. Мы питались лишь косточками цыпленка, рыбьим спинным хребтом, сливками, молоком, шоколадом. Как ни был горячителен подобный режим, так называемый муж мой Пуфф хранил степенность. Его благопристойность (respectability) распространялась и на меня. Обычно уже с семи часов вечера он спал за карточным столом на коленях его светлости. Итак, моя душа не находила себе никакого удовлетворения, и я томилась. Дурное настроение роковым образом совпало с недомоганием от чистого селедочного сока (портвейн английских кошек), употребляемого Пуффом и приведшего меня в полусознательное состояние. Хозяйка пригласила врача, который окончил Эдинбургский университет, а перед тем долго изучал медицину в Париже. Распознав мою болезнь, он обещал, что завтра же я буду здорова. Он ушел, а затем, вернувшись, вынул из кармана какой-то инструмент французского изделия. Ужас охватил меня, когда я увидела длинную и тонкую трубку, сделанную из белого металла. При виде этого аппарата, который врач самодовольно вертел в руках, их светлости залились румянцем, они разгневались и много чего наговорили насчет чувства собственного достоинства у английского народа; выходило так, как будто не разногласия в отношении к библии отделяют старую Англию от католиков, а эта позорная машинка. Герцог сказал, что в Париже французы не краснеют, когда на сцене национального театра в комедии Мольера выставляют напоказ эту машинку, название которой не осмелится произнести в Лондоне даже ночной сторож (watchman).
— Дайте ей каломель!
— Ваша светлость, вы убьете ее каломелем! — воскликнул медик. — А что касается этого невинного аппарата[6], то французы возвели в чин маршала одного из храбрейших своих генералов за то, что он пустил его в дело на Вандомской площади.
— Французы могут поливать своих внутренних врагов, как им угодно, — продолжал милорд. — Я не знаю, и вы не знаете, какие последствия произойдут от применения этого унизительного механизма, но я отлично знаю, что настоящий английский врач должен лечить больных только старинными английскими средствами.
Медик, уже начавший входить в славу, совсем потерял практику в высшем свете. Призвали другого врача, который задал мне неприличные вопросы насчет Пуффа и сообщил мне, что истинный девиз Англии таков: «Бог и мое... брачное право».
