Когда дамы или мужчины брали меня на колени и гладили мою белоснежную шерстку, чтобы из нее выскакивали искры, старая дева с гордостью говорила:
— Вы можете положить ее себе на колени и не опасаться за ваше платье, она воспитана прямо изумительно.
Все называли меня ангелочком; мне наперебой предлагали лакомства и самые тонкие блюда; но, не скрою, я очень скучала.
Я вполне поняла, почему жившая по соседству кошечка убежала с котом. Слово «кот» болезненно отзывалось в моей душе, и эту болезненность ничто не могло устранить, даже комплименты, которые я получала, или, вернее, которыми моя хозяйка осыпала самое себя.
— Бьюти вполне добродетельна, это ангелочек, — говорила она. — Она очень красива, но как будто этого не знает. Ни на кого она не взглянет, а это и есть верх аристократической воспитанности; правда, она охотно позволяет всем любоваться ею; но отличается совершенной бесчувственностью, которой мы требуем от наших юных мисс и с большим трудом добиваемся. Без вашего зова Бьюти к вам не подойдет, никогда не прыгнет фамильярно вам на колени, никто не увидит, как она ест, и, наверно, лорд Байрон (истинное чудовище!) ее обожал бы. Как подлинная, настоящая англичанка, она любит чай, серьезно держится, когда толкуют библейские тексты, ни о ком дурно не думает, а потому умеет и слушать. Она проста, лишена манерности, ни во что не ставит дорогие безделушки; подарите ей кольцо, она не станет его беречь; она не подражает плебейкам, которые ловят мышей, она любит домашний уют (home), до того спокойна, что иной раз вы примете ее за механическую кошку, сделанную в Бирмингеме или Манчестере, а это и есть nec plus ultra[3]образцового воспитания.
Мужчины и старые девы называют воспитанностью не что иное, как привычку скрывать свои самые естественные наклонности; испортив нас окончательно, они говорят, что мы хорошо воспитаны. Однажды вечером моя хозяйка попросила какую-то молодую мисс спеть. Когда эта девушка села за рояль и запела, я сразу же признала слышанные мною в детстве ирландские мелодии и поняла, что сама я тоже музыкантша. Я стала вторить певице, но получила сердитые шлепки, а мисс — комплименты. Эта высшая несправедливость меня возмутила, и я убежала на чердак. Священная любовь к отечеству! О! Что за восхитительная ночь! Я поняла наконец, что такое крыша. Я услыхала, какие серенады поют коты другим кошкам, и от этих очаровательных элегий мне показалось жалким насильно внушенное мне хозяйкою лицемерие. Кошки заметили меня и отнеслись подозрительно к моему присутствию, а какой-то кот с великолепными усами, с толстой талией, весь ощетинившись, подошел ко мне, осмотрел меня с головы до ног и потом сказал своим приятелям:
— Она еще ребенок.
Услыхав эту презрительную фразу, я принялась прыгать по черепицам и бочком-бочком заходить вправо, влево, с ловкостью, свойственной кошкам; я опустилась на лапки так гибко и тихо, как ни одно животное не могло бы это сделать; мне хотелось доказать, что я совсем уже не ребенок. Но все мои кошачьи нежности ни к чему не привели.
— Когда же мне будут петь серенады? — спросила я себя.
Вид этих гордых котов, исполняемые ими мелодии, с которыми, конечно, не сравнится пение человека, глубоко меня взволновали и побудили меня сочинить несколько коротеньких стихотворений, которые я распевала, бродя по лестницам. Но подготовлялось огромное событие, и оно сразу нарушило мою невинную жизнь. Меня увезла в Лондон племянница моей хозяйки, богатая наследница, которая была от меня без ума и неистово целовала и ласкала меня. Она мне так понравилась, что и я привязалась к ней, вопреки всем кошачьим привычкам. Мы больше не расставались, и в течение целого сезона я имела возможность наблюдать лондонскую светскую жизнь. Здесь-то и пришлось мне изучить испорченность английских нравов, передававшуюся даже животным, и познать то лицемерие (cant), которое проклял лорд Байрон и жертвой которого в такой же степени, как он, сделалась я, не опубликовавшая, однако, своих «Часов досуга»[4].
Арабелла, моя хозяйка, была одной из тех юных особ, которых в Англии много: она сама хорошенько не знала, какого ей нужно мужа. Предоставляемая девушкам полная свобода в выборе мужа доводит их почти до сумасшествия, особенно если подумать о строгости английских нравов, которые не позволяют замужней женщине вести разговоры наедине с мужчиной. Я была далека от мысли, что лондонские кошки переняли это суровое правило, что они сурово применят английские законы и ко мне и мне придется предстать пред грозной коллегией гражданского суда (doctors commons). Арабелла любезно встречала всех мужчин, с которыми знакомили ее, и каждый из них мог рассчитывать жениться на этой красивой девушке; но когда дело грозило прийти к благополучному концу, она отыскивала повод для разрыва, и, должна признаться, подобное поведение казалось мне не очень пристойным.
— Выйти замуж за кривоногого! Ни за что! — говорила она об одном из них. — А этот малыш! Да ведь он курносый!..
Я до такой степени была равнодушна к мужчинам, что не понимала этих колебаний, основанием для которых служили различия только физического свойства.
Наконец, однажды пэр Англии, старик, сказал ей, увидев меня:
— У вас премилая кошечка. Она похожа на вас: такая же беленькая и юная; ей нужен муж, позвольте мне познакомить ее с моим великолепным ангорским котом.
Через три дня он приехал вместе с котом, красивее которого не было ни у одного пэра. Пуфф обладал черной шкурой и зелено-желтыми глазами, великолепными, но холодными, гордыми. Его пушистый хвост, весь в желтоватых кольцах, подметал ковер. Вероятно, этот кот вел происхождение от австрийского царствующего дома, ибо носил, как видите, национальные цвета Австрии. Манеры его показывали, что он видел двор и высший свет. Строгость его манер доходила до того, что он никогда не позволил бы себе почесать голову лапкой при других. Пуфф совершил путешествие по континенту. Словом, он был поразительно красив, и, говорят, даже сама английская королева погладила его. По простоте душевной я бросилась к нему на шею, предлагая ему поиграть; но он отказался под тем предлогом, что мы находимся в обществе. Я заметила тогда, что кошачий пэр Англии обязан своему почтенному возрасту, а также гастрономическим излишествам той показною и подчеркнутой величественностью, которая по-английски называется благопристойностью (respectability). Его полнота, восхищавшая людей, мешала ему двигаться. Вот истинная причина того, почему он не ответил на мои любезности: он спокойно и невозмутимо сидел на той части своего тела, название которой не полагается произносить, шевелил усами, посматривал на меня и по временам закрывал глаза. В высшем кошачьем свете Пуфф считался самой богатой партией для кошки, родившейся в доме пастора: ему прислуживали два лакея, он ел на китайском фарфоре, пил только черный чай, катался в карете по Гайд-парку и имел доступ в парламент. Моя хозяйка оставила его у себя. Без моего ведома все кошачье население Лондона узнало, что мисс Бьюти из Котшира выходит замуж за знаменитого Пуффа, носящего национальные цвета Австрии. Ночью я услыхала на улице концерт; я спустилась в сопровождении милорда, который из-за подагры ступал медленно. Нас встретили представительницы кошачьего пэрства, принесшие мне свои поздравления и приглашавшие меня вступить в основанное ими Крысолюбивое общество. Они объяснили мне, что только мещане охотятся за крысами и мышами. То и дело слышались слова: шокирующий, вульгарный (shocking, vulgar). Наконец, ради славы отечества ими было создано Общество воздержания. Несколько ночей спустя милорд и я отправились на крыши собора послушать серого кота, который собирался высказаться по этому вопросу. Во вступительной речи, встреченной одобрительными восклицаниями: «Слушайте! Слушайте!» — он доказал, что апостол Павел, говоря о милосердии, обращался также и к котам и кошкам Англии. Итак, английской расе, которая может объехать весь мир на собственных судах, не опасаясь воды, предоставляется повсюду распространять принципы крысолюбия. Во всех концах земного шара английские коты проповедуют священные доктрины Общества, к тому же покоящиеся на научных открытиях. Крыс и мышей подвергли вскрытию, и оказалось, что они мало чем отличаются от кошек; итак, угнетение одних другими противно правам животных, еще более неотъемлемым, чем права людей.
