— Конечно! Знала бы ты, как удивительно хорошо она меня понимает… и как глубоко чувствует умирающую ценность истинного художества…
Ну началось!
Это он всегда так говорит о своих драгоценных картинах, которые никто не покупает. Я бы тоже такие не взяла, даже если бы их бесплатно пытались всучить. Ладно бы папуля пейзажи рисовал, так нет! Каждые выходные он малюет новый шедевр, пытаясь повторить загадочный феномен Пикассо. Получаются такие страшилища, что ему следовало бы отослать их арт-директору какого-нибудь хоррора. В качестве идеи для фильма ужасов.
— Рада, что ты нашел родственную душу, — киваю я. — Но меня больше интересует материальный вопрос. На какие шиши ты собираешься ее содержать, раз она не работает? Нам самим едва хватает на жизнь.
— Доча, ну не злись. У меня ж есть пособие по безработице.
Я медленно вдыхаю и выдыхаю, считая до трёх, чтобы успокоиться.
Пособие у него действительно есть. Только денег там хватает лишь для того, чтобы пару раз сходить в магазин за продуктами. Именно поэтому отец регулярно зажимает половину другого пособия — детского, предназначенного моей сестрёнке. Пользуется тем, что оно оформлено на него, как на родителя.
— Хорошо, — говорю уже спокойнее и для надёжности скрещиваю на груди руки. — Женился так женился. Совет вам да любовь. Может, тогда переедете жить к ней?
Отец вздыхает:
— У нее однушка с дочками от прежнего брака. В хрущевке. Тесно там. Дочки, кстати, твоего возраста. Здорово, да?
Да просто зашибись как «здорово»!
— Извини, что не пляшу от радости. Может, как-нибудь попозже. Когда пойму, что в нашем доме хоть кто-то, кроме меня, деньги на жизнь зарабатывает.
— Катюха… доча, — расстроенно горбится отец, — как-нибудь проживем ведь. Ну не грузи меня, а? После смерти твоей матери я сам не свой был, словно дышать не мог. А тут Альбиночка. Каждому мужчине нужна рядом заботливая женская душа, ты пойми…
Я смотрю на него со смесью разочарования и жалости. Вижу, что он не собирается ничего менять в своей жизни. По своей собственной воле тонет в болоте пьянства и паразитического существования.
Эх, папа, папа… Бедный художник, несчастный слабовольный человек и просто гений самообмана.
Приваливаюсь спиной к стене, чувствуя острую необходимость в какой-то опоре. Хотя бы в неодушевленной, за неимением лучшего.
— Ладно, пап. Просто скажи Альбине, пусть устроится на работу. Ты тоже меня пойми — я не могу и не обязана пахать за всех. И это не пустые слова. Если в течение месяца кто-то из вас не устроится на работу, я сниму себе отдельное жилье и заберу Настю с собой. Даже если ради этого мне придется голодать. Все одно экономия выйдет — не нужно будет вас двоих содержать. И не забудь намекнуть своей новой супруге, чтобы не вздумала нас с Настей «воспитывать». Мы в этом не нуждаемся.
Проговаривая свои мысли вслух, я удивительным образом начинаю чувствовать нарастающую внутреннюю силу решимости. И облегчения.
Отец открывает рот — наверное, чтобы возразить, — но встречается со мной взглядом и закрывает его, так ничего и не сказав.
Я разворачиваюсь и ухожу в спальню.
Глава 2. Понедельник день тяжёлый
Хмурое утро понедельника. Выспаться опять не удалось.
Встаю, как сонамбула, и на автомате совершаю все утренние дела: умываюсь, чищу зубы, готовлю завтрак. Потом иду будить сестрёнку, чтобы отвести ее в садик перед работой.
С работой мне, кстати, повезло. Я работаю в самом пафосном ресторанном комплексе нашего города официанткой. А платят там куда больше, чем в других заведениях. И находится он недалеко от нашего дома, пешком можно дойти.
Почти сразу после окончания школы вместо поступления в университет мне пришлось искать подработку, чтобы хоть как-то улучшить нашу с Настей жизнь. Надеяться на отца было бесполезно, с другими родственниками мы не общались, а службу опеки я боялась, как огня. При наших ужасных условиях жизни они запросто могли лишить отца родительских прав, а сестрёнку забрать в детдом или устроить в приемную семью. И тем самым разлучить нас.
Именно поэтому я буквально молюсь на свое рабочее место.
Чтобы туда устроиться, мне пришлось действовать стратегически. Сначала я проникла в ресторан обыкновенной уборщицей и полгода намывала полы в туалетах, залах и ресторанной кухне. Потом освободилась вакансия младшей официантки, и я мгновенно сменила должность, пока отдел кадров не успел разместить объявление для соискателей-конкурентов.
Теперь по будням я работаю в дневную смену, а на выходных беру ночную. И самый тяжёлый день для меня банально — понедельник. Потому что после ночной смены я успеваю лишь прибежать домой к половине седьмого, подремать часик, потом отвести Настеньку в садик и снова помчаться на работу.
Тяжеловато, конечно, но жить можно.
Вздыхаю и делаю себе кофе покрепче. Жаль, что у нас растворимый только. Ну ничего, попрошу на работе бармена Витю угостить меня натуральным, который бодрит гораздо эффективней.
Дзззынь!
Протяжный звук дверного звонка оглушает меня. Что там за идиот трезвонит в дверь ранним утром? Да ещё и так долго давит на кнопку.
— Катька! — кричит из зала мачеха Альбина и громко, с подвыванием, зевает. Они с отцом теперь спят там на разложенном диване в закутке, под прикрытием шкафа. — Открой, это дочурки мои пришли в гости!
Подавив раздражение, иду в прихожую. Кто ходит в гости по утрам? Только винни пухи да пятачки какие-нибудь… Если эти дочурки рассчитывают на угощение, то пусть Альбина сама им готовит.
За дверью стоят две девицы вульгарного вида. Одна — высокая и худая, в модно-драной джинсе с ног до головы. Вторая — полная и коренастая, в спортивном плюшевом костюме цвета вырвиглаз-фуксии.
— Приветик! — небрежно говорит толстушка. — Я Лика, а это моя сеструха Ида. Маман дома?
— Привет. Проходите, она только что проснулась, — иронически отвечаю я и ухожу в спальню, чтобы положить сестрёнке в рюкзачок игрушечного единорога. Это талисман, который она везде таскает с собой.
Когда я вместе с ней возвращаюсь в прихожую, то обнаруживаю Лику на корточках. Она с любопытством рассматривает мои единственные летние босоножки с открытой платформой. Ида уже просочилась на кухню и хихикает там с матерью.
— Такие маленькие! — хмыкает Лика и ставит свою пухлую ступню рядом с босоножкой. — Маломерки, наверное. У тебя тридцать шестой?
— Тридцать пятый.
— Да ла-адно! Это ж нереальный размер. Ты обувь в детском отделе покупаешь? — Она бросает изучающий взгляд на мои ноги. — Вообще-то у меня тоже миниатюрная ножка. Можно померить?
Не дожидаясь ответа, Лика сует ступню в мою босоножку и активно шевелит ею, чтобы пропихнуть поглубже через сплетение ремешков. Я даже рот открыть не успеваю, как три ремешка с внешней стороны лопаются под напором толстых пальцев.
